Рецензии

В следующем своем фестивальном хите «За холмами», мимо которого никак нельзя пройти в нашем исследовании, Мунджиу избирает вроде бы необычную для «новой румынской волны» мишень для критики – ортодоксальное христианство, вернее его институционализированный, церковный вариант, используя для кинематографического описания вновь, как и в «4 месяцах…» две противоположные модели поведения – конформистскую и бунтарскую. Безусловно, правы те, кто считает «За холмами» антиклерикальной картиной, но помимо этого аспекта Мунджиу снял еще и выдающееся в своем роде кинематографическое обвинение духовной пассивности, лишь выдающее себя за благо для человека, но им сущностно не являясь.

Отяготив картину косвенно подразумеваемой гомоэротической тематикой, постановщик попал точно в цель современных фестивальных трендов, показывая неравный поединок бунтарки-лесбиянки и с косным монастырским укладом. Справедливости ради стоит сказать, что Мунджиу не стал демонизировать монахинь и священника, показав их в целом хорошими людьми, озабоченными, правда, не столько духовными, сколько хозяйственными вопросами, но от этого не становящимися менее нравственными. Главная их проблема – в том, что они не привыкли думать своей головой и задавать неудобные для себя вопросы, их вера приносит им покой, но она как-то нарочито благостна, она не прошла горнило испытаний и сомнений. Именно пассивность сделала этих в общем-то хороших людей столь боящимися любых серьезных трудностей (кроме хозяйственных).

На их фоне Алина – живой человек, сомневающийся и задающий вопросы, и тот хаос, который она вносит в жизнь монастыря и души монахинь, в конечном счете пробуждает в хотя бы одной из них живую личность. Мунджиу не осуждает веру и тем более Бога и Церковь, он скорее показывает и в новой форме развивает то же противоречие, которое с таким блеском обозначил в «4 месяцах…» - несовместимость активной целеустремленности и боязливой пассивности при построении человеком как своей жизни, так и общества. Быть может, сам того не ведая, Мунджиу дает ответ на вопрос, почему бывшие комсомольцы и партийцы после крушения соцлагеря (а, возможно, и уже на его закате) побежали в храмы, крестились и сделались верующими: они спрятали свою трусость, безынициативность и безответственность под маской благочестия, променяв одну веру (в партию и социализм) на другую (в Бога и Церковь).

Потому обитатели монастыря у Мунджиу в таком ужасе, когда начинается беснование Алины – они просто не привыкли к обостренным духовным конфликтам, сами их не прошли, сначала они были под «крылышком» партии, а потом - у Церкви, война с дьяволом внутри себя и мира им незнакома. По этой причине так удалась Мунджиу сцена формалистского перечисления грехов по книжке, когда надо просто отметить номер греха, а не напрячь все духовные силы, чтобы осознать его.

«За холмами», рискну сказать, - кино не против Бога и не против Церкви, оно против пассивности в духовной жизни, против страха при столкновении человека со злом, оно – о беспомощности слабых, боязливых людей, бежавших в монастырь не для войны с дьяволом, а от бед житейских, бессилии тех, кто поверхностно и благостно-елейно принял христианство и потому может лишь угробить дело по спасению ближнего, а не выполнить его. Конечно, в связи с темой экзорцизма вспоминается фильм Фридкина, в котором тоже режиссер показывает вроде бы торжество зла и слабость служителей Церкви ему противостоять. Однако, в «Изгоняющем дьявола» молодой священник все же в финале обретает веру и приносит себя в жертву ради спасения бесноватой девочки.

У Мунджиу же история изгнания беса (хотя перед нами – все же психическая болезнь: Алина слышала голоса, и ей помогали прописанные таблетки) приводит лишь к появлению еще одного богоборца – человека, решившего думать своим умом, а значит именно он (вернее она) ценнее в глазах Бога, чем сотни пассивных формалистов, а значит для этого персонажа возможен выбор в пользу активной, трезвой веры, не боящейся задавать вопросы. «За холмами» - важный этап в развитии кинематографа «новой румынской волны», по-новому, необычно и оттого не менее убедительно, чем «4 месяца…» и ленты Пую, осмысливающий последствия внедрения социализмом особых моделей поведения и мышления, которые, как оказалось, не изжиты и до сих пор, и, что особо опасно, могут быть перенесены, как показывает Мунджиу, и в христианскую жизнь.

Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я - медь звенящая или кимвал звучащий.

Апостол Павел

В мире, откуда ушли Любовь и Вера, остаются только бьющийся чёрной бабочкой ужас в пустом очаге, тускнеющее пламя свечи, несмытый заржавевшей кровью грех, а вечная скорбь накрывает мраком всю землю. А ещё прогнившие доски, оставляющие занозы на замёрзших руках и незаживающие раны в сердце криками распятого на них друга, и долгие, как в аду, дни и ночи на кладбище, и молитвы почерневшим идолам невоскресших распятий, любящим слово 'Morti', да тёмно-серые свечи и заупокойные мессы над оцепеневшей в холодном небытии заброшенной русской или румынской деревней, а может быть, и подкрадывающийся страх старости как безысходный визг запутавшейся собаки в цепях, будто запутавшейся в них же человеческой души, которые 'зоозащитнице' Войчите, нарушившей дважды устав, - приведя сначала четвероногого, а потом двуногого друга к очагу дома и любви, - создадут вечный и неразрешимый когнитивный диссонанс: выбрать между религией и любовью - это предать Бога, но выбрав в этой ситуации или религию, или любовь - это предать Его точно так же.

Кристиан Мунджиу снял отнюдь не антиклерикальный фильм, - заметьте, этот фильм глубже, - он невероятно напоминает и 'Нелюбовь' Звягинцева, и 'Когда буду мёртвым и белым' Живоина Павловича, - и ставит вопрос так же, как одновременно с ним поставили создатели фильма 'Лурд', а чуть раньше Достоевский в 'Братьях Карамазовых': 'Сын Человеческий, вернувшись, найдёшь ли Ты Веру на Земле?'

У Него есть обыкновение приходить к людям в лице самого раздражающего нищего, самого 'неправильного' не хрестоматийного бомжа, как 'Стюарт' Дэвида Эттвуда, в лице самого скандального и отверженного прокажённого. Это Христос в его лице нарушает уютный кухонный быт и умиротворение религиозной общины: ведь не компания друзей сняла квартиру и живёт в ней доброй семьёй, - а если вы гордо, почти как сам Враг, вознесли себя над людьми, и самозванно, как Инквизиция, стали учить их, - то отвечайте же по всей строгости закона как Божьего, так и человеческого. И если вы и себя приковываете цепями и веригами к кресту для суда и смирения, - то это ещё хуже, - самоубийца опаснее, потому что не ценя свою, он не оценит и чужую жизнь.

Саморазрушение, которое эвфемистично кутается в термин 'смирение', убийство и самоубийство как страдание 'во имя света', оборачиваются не 'спасением скорбями', как любят внушать нам православные, а соучастием с Дьяволом и договором с Тьмой.

Ещё чуть-чуть и мы в Средневековье, - свидетели той же драмы в сериале 'Демоны да Винчи', где Леонардо исцеляет своего и врага, и друга графа Джилорамо Риарио, незаконнорожденного сына Папы Римского Сискста, пытавшегося от имени Рима подмять под себя Флоренцию. В ход шло то же, из-за чего потом миллионы людей отшатнулись от христианства как от второй чумы: 'почитание отца своего') и Папы Римского как понтифика Церкви ('кому Церковь не мать, тому Бог не Отец') сведено к почитанию их грехов, страстей, извращений и отклонений, что вводит Риарио (и современного православного) в состояние психоза более тяжёлого, чем психоз, показанный в фильме, ведь у Алины нет противоречия: пусть истерично и инфантильно, она, детдомовская, как умеет, служит своему пониманию Любви, не расчленяя её умертвиями и не оскверняя её страшными заклинаниями-молитвами, как это делают возлюбившие своего невоскресшего Господа.

Риарио убивает по приказу Папы 'как послушание' и свою мать, и кучу невинных людей, а Леонардо учит его разделять эти две вещи... Он обращается к свободе выбора, который дан каждому человеку Богом: ты можешь осознать свою ошибку в умозаключениях, от чего произошло умопомешательство, а потом постепенно изменить своё поведение. Перестанут приходить субличности и голоса, - и 'одержимость' окажется или уступкой, - по свободе воли, - страстям и падению, или же, - тоже по свободе воли, - внутреннему осознанному согласию со своими неправильными логическими умозаключениями.

... Однажды в Дивеево мне показали пастуха, - послушницы с гордостью поведали мне, как 'по его молитве погиб 14-летний сын, склонный к непослушанию и греху, чтобы спасти его душу'...

Но большинство православных не задумывается, что Христос не шутил, когда устами апостола Павла предупреждал о том, что отвергнув обетование Божие, и уподобляясь Аврааму, ждавшему Сына Обетования Исаака от Сарры, и усомнившемуся в Слове Господа, а потому родившему Измаила от суррогатной матери Агари, - галаты и православные с католиками начали судить о Боге не духовно, а по плоти, - ведь отвергнув Благодать, человек опять попал под Проклятье Закона, а 'так как закон рождает грех, а грех рождает смерть', и оказываются духовно мертвы, потому слово 'Morti' на церкви в фильме 'За Холмами' так зловеще символично.

Да о чём же мы? Батюшка с самого начала сказал, что грехов 422, - на целых 200 меньше, чем в Ветхозаветной вере, - и что 'любить человека запрещено, иначе будет невозможно любить Бога'. И как отчаянный выход от удушающего Закона у некоторых монашествующих в этой ситуации пробуждается или 'одержимость', или 'блаженность', равная, разве что, Гулаговским экстазам, когда священники в застенках служили литургию для воров и причащали их своей кровью, вскрыв вены, - подумать только, какое тщеславие, подаваемое как подвиг! Каков сдвиг 'точки сборки', дозволенное расширение сознания!

Но свято место пусто не бывает, - непрощение церковников рождает другой культ: в фильме 'Пожиратель грехов' Брайана Хелгеленда с блистательным Хитом Леджером в главной роли, - тема, поданная в фильме 'За Холмами', - продолжается. 'Пожиратель грехов' пришёл спасать людей, подпольно учредив в Ватикане должность превратно понятого им Милосердия, - того, кто может взять на себя грехи тех, кого 2000 лет церковники отправляют точно так же в ад, 'спасая скорбями', как 'спасли' и отправили туда Алину.

Но Бог вершит свой суд: не отпускает грехи, не даёт радости, не исцеляет, но милосердно даст возможность покаяния через боль и тюремное заключение. Нет, разве же они преступники? И бедные полицейские знают это, - и когда, в ожидании прокурора, закуривая, офицер полиции, до мозга костей деревенский и православный, - тупо мыча свои мысли в голове, - до конца не осознаёт, был или нет в этой истории состав преступления, - ведь когда из Церкви уходит Любовь, то и наступает Конец Света, - нас из его размышлений выводит волна грязи из-под колёс проехавшего мимо равнодушного водителя и, заливая лобовое стекло, будто очищает как грязью грязь всю беспросветность 'сохранившей веру предков' Восточной Европы.

10 из 10

Ой, вот нечестно использовать зарисовки из жизни церкви для показа светскому зрителю.

Не знаю почему, но в хороших фильмах Мунджу мне чего-то не хватает. Есть крепкий сценарий с противопоставлением гейропейских ценностей и средневекового уклада обители. Есть постсоветская родная глазу фактура облупленного городка. Приютские дети, автомойка, сельский дом приемных родителей - скупая, но яркая реальность.

Неплохой мужик батюшка, монахини клуши такие - и в размеренный уклад обители, у которой есть свои проблемы, но с которыми тем не менее люди пытаются по мере возможностей справиться, - влетает демон-подросток, которому нет места в этом мире, но который роковым образом оказывается неразрывно с этим миром связан.

Батюшка до конца пытается вести себя честно по отношению к церкви и миру, что в конце концов ведет к трагедии.

Понял, что не так: спекулирование с чудом. Как художественный элемент вполне оправдано, но без привлечения верующих, пожалуйста, а то непонятно, ода или памфлет выходит.

Шоковый фильм. Масса именитых критиков хвалит это кино, называет великим, бескомпромиссным, смелым... Вот лишь несколько цитат. «'За холмами' — настоящее произведение искусства, сильное, умное и бескомпромиссное» (Антон Долин). «Мунджиу снял еще один великий фильм о женской дружбе, которая чем патологичнее, тем прочнее» (Мария Кувшинова). «Действие не провисает ни на минуту, кульминация работает как в образцовом триллере. Режиссура очень высокого класса» (Олег Зинцов). «За холмами» - история, основанная на реальных событиях. Она рассказывает об абсурдном и трагическом случае экзорцизма в православном монастыре в Восточной Европе, о странной и больной любви, о тотальном равнодушии. О «кошмаре злого добра»… Или неверно понятого? Вот в чем кошмар фильма, все верное и неверное в нем под такими большими вопросами, что мысли бьются, словно об лед, – головой в кровь…В этом, видимо, секрет главного каннского приза за сценарий.

Синопсис фильма в общем-то прав, это «душераздирающая история». Я не припомню фильма, разве что посмотренный в ранней юности «Сало, или 120 дней Содома» Пазолини, который бы настолько вывернул наизнанку нутро, что до сих пор болит, до сих пор ноет.

Сложно пережить «За холмами» еще и потому, что не могу определить, что же в нем так сильно задело, что именно дало это ощущение падения (или чувства, будто на тебя что-то упало). Помните строчку из «Людочки»: «Ты камнем упала, я умер под ним»?

Режиссер настаивает на том, что этот фильм о любви.

Если так, то вот о такой любви. О такой…

Я не могу подумать о тебе,
Чтобы меня не поразила горе,
И странно это - почему?
Есть, говорят, сверхтяжелые звезды.
Кажется мне, что любовь тяжела, как будто падает.
Она всегда
Как будто падает -
и не как лист на воду
и не как камень с высоты -
нет, как разумнейшее существо,
лицом, ладонями, локтями
сползая по какой-то кладке...
Ольга Седакова.

Две девушки из приюта, волею судьбы ставшие самыми близкими людьми на земле. Смелая и решительная Алина уехала в Германию на заработки, более слабая и беззащитная Войчита, в отсутствие подруги, находит приют в монастыре. Алина, вернувшаяся в Румынию, с целью увезти подругу в Германию, находит её умиротворённой, полюбившей Бога. Нежелание Войчиты покидать монастырь вводит подругу в психическое расстройство.

Алина, по всей видимости, больна шизофренией или родственным заболеванием и этот удар вкупе с религиозными штучками, в виде исповеди, разговоров о грехах, о бесах приводит к обострению. Трудно сохранить психическое здоровье, учитывая повесившегося отца, бросившую во младенчестве мать, больного брата, тяжёлые условия выживания.

Настоятель монастыря попал в затруднительное положение. С одной стороны Алине некуда идти, приёмная семья, приют не могут дать пристанище, да никто и не хочет заниматься её проблемами. Врачи не в состоянии ей помочь. Единственное, что они могут, выписать психотропные препараты. С другой стороны одержимая девушка нарушила привычный ход жизни обители. В канун праздника Пасхи устроила полный кавардак в монастыре.

Сердобольный, недалёкий батюшка взял на себя смелость провести обряд изгнания дьявола. Человек преувеличил свои духовные возможности, желая помочь, не будучи компетентным в вопросе психиатрии, оказался в кошмарном положении: — «Возможно, я тоже виноват, что сильно верил в свои способности».

Бывают такие случаи, когда человек дожив до определённого возраста остаётся у разбитого корыта. Некоторые из этих людей бросаются с головой в религию. Становятся такими приверженцами, если не сказать фанатиками. Они чувствуют себя особенными, важными. Всех поучают, всё время говорят о религии, о постах, таинствах. Становятся значимыми, праведными, с ними считаются. Стараются побольше людей вовлечь в свою веру. Безумные старухи в церкви, начищающие подсвечники и шипящие на прихожан, относятся к этому типу людей.

История с незадачливым батюшкой произошла на самом деле. Реального отца Даниила суд приговорил к четырнадцати годам лишения свободы, за ритуал изгнания нечистого духа, приведший к смерти «очищаемого». Также были осуждены четыре монахини, за соучастие в убийстве, сроком от пяти до восьми лет.

Живём в 21 веке, космос бороздим, адронные коллайдеры запускаем, а всё дикарями остаёмся. Привороты, отвороты, ведьмы потомственные, маги, колдуны, атеисты. Талисманы на богатство у нищих индусов покупаем. От рака пытаемся молитвой и подорожником лечиться. К знахарям разным ходим, шаманам, экстрасенсам. Уринотерапия, что стоит. Суеверные. Причащаемся телом и кровью господней. Машины освящаем. Если посмотреть, недалеко ушли от племени ацтеков.

Фильм от режиссера «4 месяца, 3 недели, 2 дня» Кристиана Мунджиу. После победы в Каннах румын ушел от социалистической истории своей страны и перешел к современности. Перешел с переменным успехом.

В центре истории судьба двух молодых девушек Алины и Войчиты. Эти барышни росли вместе в приюте, но позже их дороги разошлись. Войчита стала монахиней. Алина сначала попала в приемную семью, а потом поехала на заработки в Германию. После всего она возвращается в Румынию, надеясь уговорить Войчиту теперь уже поехать за границу вместе. Так начинается эта история.

Этот фильм очень мастерски снят. Понятно, почему в Каннах картина получила приз за сценарий. История очень четко расписана, не скучаешь эти 2,5 часа. А вот на счет 2-х фестивальных призов актрисам, я не согласен. Не сказать, что они сыграли плохо, скорее не ярко.

Это фильм основан на реальных событиях. В середине нулевых где-то в Румынии произошло нечто подобное. Плюс сюжет перекликается с «4 месяцами…». И тут и там истории взаимоотношений двух девушек, и то как одна подруга просит (вынуждает) другую сделать что-то для нее. Есть ощущение, что Кристиан Мунджиу решил войти в одну реку дважды, повторить свой успех. Получилось хуже.

Многие хвалят «За холмами» за то, что режиссер, как бы, не навязывает своего мнения, а просто фиксирует некую историю. Я думаю, что тут скорее румын сам не до конца решил, о чем будет кино. В «4 месяцах…» подруга жертвует собой ради подруги. Можно сказать даже, что это был фильм о солидарности. И все это было сделано буднично, даже страшно буднично (подруга ложится под доктора, пытается выбросить плод и т. д.). То есть за повседневностью скрывается нечто большее. Здесь же автор слишком увлекся фабулой. Сценарий, повторюсь, отличный. Но, кажется, что режиссер упустил что-то важное, после просмотра не остается никакого послевкусия. Но вроде и поругать не за что.

7 из 10

Фильм Кристиана Мунджиу на мой взгляд очень сложен для осмысления. Нам почти три часа рассказывают о жизненном укладе маленькой церковной деревушки, в котором только на первый взгляд царит гармония и порядок.

История начинается со встречи двух сестер Алины и Войчиты, последняя из которых жертвует свою жизнь Христу и вскоре приживается в той самой деревне вместе с первой. Мунджиу, как и в своем знаменитом «4,3,2», придерживается особого нейтралитета в отношении к персонажам и самого сюжета, предоставляет все на суд зрителей, и если в первом фильме нам показывали всю жесткость румынского коммунизма 80-ых, то в этот раз Мунджиу анализирует не столько тяжелую жизнь и уклад догматированного общества, сколько самих жителей общины. Персонажи служителей церкви раскрываются режиссером, обличающего их мировоззрение на современный мир, мол все вокруг потеряло святость, все везде воруется, а люди постоянно лгут, и только их (обитателей церкви) образом жизни можно прожить достойную и полную жизнь.

Сюжет этого фильма можно даже сопоставить» Белой ленте» Ханеке, когда миловидное лицо праведности (как заведено в обществе)и христианского фанатизма превращается в жуткую харю тирании и тщеславия, момент когда от человека разит неосознанностью, страхом собственной неправоты. И деревня превращается в чистилище, оазис гитлеровской идеологии, которое выносит монахам свой вердикт, оголяя их животное, совершенно не святое обличие. И только окативший лобовое стекло машины слой нечистот, сидящих в жалком подобии автомобиля святош, указывает на роль данной церкви в современном, прогрессирующем мире.

Прошло уже больше пятисот лет со времён великих европейских реформаторов Лютера и Кальвина, но оказалось, что даже сейчас, в эпоху технократии и глобализации, понятие спасения души вовсе не утратило, а, скорее, обретает новую силу в лице этих самых явлений. Раз за разом появляются так называемые обезьяньи процессы, перестраиваются сектантские методы и т. д. При этом, вряд ли многие даже задумываются, религия — это, по сути, война человека с самим собой в разных формах. И Кристиан Мунджиу с его последней работой — одно из подтверждений необходимости выразить в массовой культуре небезопасные для всего общества тенденции, облегчив их до более понятной схемы одиночества жителей одной из стран нынешней Европы, ищущих спасения в стенах религиозного дома. Тем более, что всё описанное было на самом деле и подтверждается документами. Место действия — румынская провинция, где правят бал отнюдь не идеи национального единства, а невежество и почти что фанатизм.

С самого начала обращает на себя внимание почти идеально устроенная обстановка монастырского двора, хотя это может быть и подлинное религиозное общежитие. Несмотря на относительную внешнюю неприглядность, здесь определённо чувствуется мощная сила истового единства монашеской аскезы. К тому же, актёры играют превосходно, словно их несколько лет заставляли жить в такой среде. Закрытое общество готово принять у себя Алину и торжественно облачить в рясу, которая подстать её внешности, но не сердцу. Единственная, кто понимает и принимает Алину такой, как есть — это её самый близкий в мире человек Войкица, по счастью или нет давшая обет послушания. Конфликт уже налицо, но его последствия теперь зависят лишь от двух людей, точнее, их конечного решения переступить или нет через свою гордость и уйти туда или остаться здесь. Между тем, в замкнутой ячейке уже царит переполох, а из сокрытых непроницаемой бородой уст настоятеля доносится зловещее слово «враг»…

Мунджиу не был бы собой, избегая длинных сцен и сверхчётких планов, при этом он довольно сдержан до подлинных сантиментов, нередко скрывая за глухой стеной быта душевные порывы своих героев. Эротикой в его картинах и не пахнет, отчего они где-то даже выигрывают. Вместо этого режиссёр предлагает поговорить о любви, но не совсем обычной и даже немного странной. Эта любовь обновления проступает сквозь внешнюю саркастическую и даже уродливую зарисовку неприглядных сторон родного государства. Автор обращается к его проблематике, давая более молодой аудитории своего рода киноурок об ошибках прошлого и настоящего, чтобы не жить в ожидании чуда, как те самые монахини, боящиеся зайти за алтарь и разозлить кого-то там. Простые человеческие чувства, далёкие от похотливых желаний, всё же, таят в себе некоторую напряжённость, идущую не из глубин мозга, а рождающуюся из вихря социально-политической нестабильности и посткризисного состояния архаического по сути румынского общества.

Для своего времени фильм «За холмами» более чем актуален, при этом факт многополярности религиозного сознания в каждой отдельной стране нередко оборачивается далеко не лучшими событиями, сродни тем, что легли в основу ленты. В конечном счёте, на первый план выводятся именно духовные ценности, но в их первородном, гуманистическом виде. Гуманисты же, как известно, переосмысляли античную философию, одной из главных заповедей которой была «человек есть мера всех вещей». И не важно, воюет ли человек за религию или против неё. Важно, что любая война — это плохо.

…Он был как безумный, орал с пеной у рта: «Ты трахалась с молочником». А потом он напоролся на мой нож. Он напоролся на мой нож десять раз (Джун)

Первое, чему должна научиться послушница нищего румынского монастыря — вежливо, но твердо говорить «нет». Нет, владыка, мы не можем прислать яиц, они все обещаны детскому дому. Нет, милая, жаль, что тебе некуда пойти, но у нас беда с местом, вот если Пахомия передумает и вернется к мужу… Нет, сестра Кристина, довольно приваживать бездомных одичавших собак, итак пришлось на скудные средства обители покупать цепь. Сестра Кристина, в миру Войкица, робко и упрямо смотрит из-под черного платка, и в следующий раз приваживает бездомную и одичавшую бывшую любовницу Алину. Не подозревая о том, что применения цепи все равно найдется. Смерть от экзорцизма — так и напишем в медицинском заключении.

В части способа подачи ключевого сюжетного события «За холмами» отдаленно напоминает, допустим, триеровскую «Медею». Там — известный эпизод детоубийства, здесь — художественное осмысление вполне реальной смерти Ирины Корнич, из которой ненароком изгнали жизнь в 2005-м (незадачливый экзорцист едва успел отсидеть свое). Оба события сами по себе невольно переключают нас в режим короткого поиска виноватых и выплеска негатива: сумасшедшая мать, проклятые мракобесы и далее по тексту. Вот только ни Триер, ни Кристиан Мунджиу сами в этот режим не входят и думающему зрителю подзависнуть в нем не дают. Не будет ни громов с молниями, ни миролюбивой пошлости «всех жалко, никто не виноват». Виновата коса, нашедшая на камень, агрессивное саморазрушение «жертвы» и гордыня священника, помешавшая вовремя признать поражение. Но, как и в предыдущих работах режиссера, вопрос ответственности не существен, и взятая в фокус острая тема — лишь повод поговорить о чем-то более важном, чем опасность запрета абортов или частные последствия провинциальной религиозности.

За холмами сюжета, далекими отзвуками — Родина. Нищая, неустроенная, с усталыми равнодушными людьми на заваленных мусором улицах, госпиталями, где воспаление легких лечат галоперидолом, и новостными роликами о зарезанных подростками маменьках (снятое на телефон видео — сразу после рекламы). Высокодуховная в славянском понимании этого слова: сегодня уважительно кланяемся батюшке и расшибаем лоб перед «особенными» иконами, а завтра зубами рвем благословляющую руку и взрываем купола. Перевертыши: получив на руки больную, монахини вызывают скорую, а врачи — советуют помолиться. Образ Румынии в фильме беспросветен, но при этом не отдает помойным привкусом культивируемой киночернухи, к которой мы сегодня привычны. Не фестивальных успехов ради, но волей истины, ведь, прежде, чем уложить на крест, Алину выкинут (о, очень вежливо!) с работы, из приемной семьи, из больницы. Явно не в первый раз. Нищета страшна, но еще страшнее общее равнодушие и постоянное одиночество, от которого впору надеть апостольник или броситься в колодец.

Ближе, ярче — личная трагедия двоих, осложненная вялым противостоянием ортодоксии и нью-европейского либерального устава, размахивая которым нынче модно ломиться в монастыри. Поначалу кажется, что вламывается именно режиссер: нарочито холодно и пусто звучат на первых минутах рассуждения о вере, пестуется в кадре тема бабьих суеверий. Но вот он дает слово оппоненту… и показывает, что сказать тому в сущности нечего. Пафосные Алинины демарши и восклицания в духе: «Бог не только для вас!» — насквозь фальшивы, потому что сами понятия «Бог» и «вера» с очевидностью лежат далеко за пределами сферы ее духовного опыта, кажутся ей ненастоящими. Нехитрая арифметика эгоизма: любовь = секс, желание = обладание, запрет = бунт. Истерическое крещендо неудовлетворенности: Ты, трахалась со священником, Войкица, поэтому не хочешь уехать со мной? С кем еще ты трахаешься?… А та любовь, что смотрит из подведенных усталостью глаз экс-подруги, непонятная, неизбывная, полная сострадания, но безжалостная к нуждам тела, ранит, как нож. Один раз. Десять. Ежеминутно.

Примерно с тем же чувством смотрит на своих героинь сам Мунджиу, ничего о них не скрывая, не чувствуя себя вправе судить. Его символ веры: «Все сложнее». Мы все ушиблены тем или иным шаблонным мировоззрением. Но в реальной жизни то, что кажется дикостью, может оказаться милосердием, то, что кажется любовью — атрофией души. А может и не оказаться, как знать. Единственное, в чем, похоже, уверен режиссер (и это, как ни странно, очень христианская идея) — беззащитность добра, непомерная цена благих намерений, невозможность сохранить себя без помощи извне. Козмина Стратан, невероятно убедительная в своей первой и пока единственной роли, кажется стоящей в круге света. Ее Войкица обрела Бога, нашла «путь, на котором не будет одна». И эта опора не пошатнется, но как возмочь удержаться за нее? С появлением Алины, она обречена либо уйти и стать чужой игрушкой (целуй, иначе, сигану с балкона!), либо остаться и бесконечно нести бремя вины. Любое решение будет неверным, спасение не в человеческих силах.

…Да не убо похитит мя сатана и похвалится, Слове, еже отторгнути мя от твоея руки и ограды; но или хощу, спаси мя, или не хощу.

Не гром-баба, но стопроцентный томбой Алина возвращается домой в глухую, как Бетховен, румынскую деревушку с единственной целью — воссоединиться с зазнобой детства Войчитой, без которой и протирание половиц где-то внизу социальной лестницы Германии не мило. Но за время отсутствия товарки Войчита, кажется, нашла свое место — скромную келью в религиозной общине, чей размеренный быт постепенно приближает героиню к главной любви уже ее жизни — Богу. Получив робкий отказ бросить налаженное худо-бедно житье-бытье, Алина последовательно впадает в уныние, отчаяние и неистовство, чем окончательно убеждает монахинь, что не только провела годы в Германии грешновато, в чем они, справедливости ради, никогда и не сомневались, но и вовсе одержима бесом. В надежде вылечить истерические припадки, осложненные легочной инфекцией, настоятельница предлагает Войчите провести над подругой обряд экзорцизма. При помощи такого, казалось бы, сенсационного сюжета, к тому же основанного на реальных событиях, Кристиан Мунджиу продолжает писать диссертацию по исследованию румынского общества в фирменном отстраненном стиле.

На первый взгляд «За холмами» кажется большим режиссерским самоповтором. Две героини, одна из которых непоколебимо упряма и свободолюбиво бойка, а другая остро нуждается в защите первой. Невидимый соглядатай, сбросивший оковы государственного аппарата в столичных стенах и витающий нынче в деревенском воздухе исключительно в «том-самом-метафизическом» смысле. Сующая повсюду нос, нечеловечески наблюдательная камера главного оператора всея «волны» Муту. Очередное сражение с консервативной отсталостью и замшелыми порядками недоструганной постсоциалистической Европы. На самом же деле «4—3-2» выступил своего рода разведывательным полигоном по меткости попаданий в трепетную либеральную публику идей автора, суть которых отнюдь не в антитоталитаризме или антиклерикальности, а слабости человеческой природы к атавистическим печищам и прочим рудиментарным липовянам. Поэтому при трафаретной схожести фабулы и расстановки характеров «За холмами» превращается скорее в перевертыш ключевой работы Мунджиу, а при более глобальном прочтении неожиданно и вовсе оборачивается обобщающим высказыванием всего кинокультурного феномена Румынии начала тысячелетия. Зритель знакомится с забитой Войчитой в мизансцене, выстроенной так же, как прощание с главной героиней Отилией в «4—3-2» — при помощи следующей по пятам, уткнувшейся в затылок персонажа камеры-сталкера под аккомпанемент сбившегося девичьего дыхания. Сложно судить, простое ли это совпадение или явная параллель и первый намек на то, что в этот раз отнюдь не живостью темперамента измеряется сила духа человека и гражданина. Как организация чудовищного преступления стала для Отилии последним поступком беззаботной молодости, не знающей понятий «вина» и «последствия», так и для Войчиты случившееся с неадекватной, но все-таки подругой от рук тех, с кем она мечтает найти покой и безмятежность, становится финальным шагом к принятию необходимости выбора жизненного пути. Она наконец понимает, что игра в прятки с неприятностями мирской суеты не выход для личности или того, кто хотя бы желает ею стать.

По Мунджиу первопричиной зла на постсовковом пространстве оказываются не институты, тоталитарные при бессменном Чаушеску или оставшиеся консервативными религиозные при пережившем пару импичментов Бэсеску. Страх одиночества делает людей беспомощными, боязнь потерять спасительную надежду на помощь очередного Великого кормчего — беззащитными. Привычка существовать в аккуратно выстроенной за тебя системе впитывается с молоком матери, пусть даже бросившей на попечение очередной… чего? правильно, системы. Десятилетия попыток отгрохать какую-никакую, но демократию, основанную на соблюдении в первую очередь личных прав и свобод, нужны в Румынии и Ко, как пешеходу красный свет. Ведь люди от неуверенности в завтрашнем дне все так же будут мечтать сбиться в сулящее сохранность стадо. Алина возвращается домой не от ощущения собственной несостоятельности за границей, иначе не рвала бы когти туда так скоро, а тяготясь осознанием пустоты вокруг себя, эгоистично пытаясь заполнить ее другим человеком. Мунджиу ретранслирует не только сомнения в том, произошла ли смена не первобытно, но общинного режима вообще, впервые озвученные еще у Порумбою в «12:08 к востоку от Бухареста» Он одновременно продолжает мотивы другой ключевой ленты «волны» «Смерть господина Лазареску». С последней картину роднит и размеренный темп повествования, больше подходящий для философского иносказания, чем для социальной драмы. Алину, так же как и героя фильма Пую, все глубже утягивает в сюрный водоворот равнодушия, халатности, безграмотности и обычной человеческой глупости.

Скорой помощи никогда не дождаться, в больницах, как всегда, не хватает мест и лекарств, а приемная семья с чинным видом растратит присылаемые на хранение деньги, попутно взяв еще одного ребенка, чтобы батрачить по дому. Суеверия крепко окопались в сознании обывателей и в XXI веке. Образованные, хотелось бы надеяться, государственные служащие рассуждают об опасности в семейной жизни колдовских приворотов, а рак горла монахини всерьез предлагают лечить молитвами. Двойные стандарты в обиходе не только у политиков. Если ты слышишь голос покончившего самоубийством отца, то, будь добр, жди диагноза «шизофрения». Но расскажи о видении ангелов Церкви и получи-распишись приход в качестве батюшки-настоятеля, где, впав в гордыню, обязательно воспользуешься шансом провести сложнейший религиозный обряд, абсолютно искренне не понимая, как мракобесно, но ни капли не джазово это выглядит со стороны. Не говоря уже о том, что ближайшей светской аналогией к экзорцизму по сложности является лазерная коррекция зрения, а осуществление его провинциальным самоучкой схоже с фиксацией хрусталика глаза врачом времен Авиценны. Да, наверное, единственный шанс остаться собой в подобном мире — всеми правдами и неправдами отмежеваться от общества, которое только и занято размазыванием грязи своих «грешков» словно дворниками по лобовому стеклу жизни, надеясь, что линия судьбы рано или поздно спружинит, как в игре в слинки. Это и делает Войчита в финальных сценах, выстраивая невидимую стену между собой и остальными членами монастыря, наконец-то понимая, что для того, чтобы приблизиться к Богу, не нужно чье-то чуткое руководство, достаточно просто найти ему место в душе.