Рецензии

Каждый месяц, день, час, минуту всякий из нас вступает, так или иначе, в контакт с множеством других людей. Большинство из них являются просто мимолётными силуэтами, которые едва уловил взор и моментально забыл. Но ведь каждое лицо скрывает свою историю жизни, а сколько из них по-настоящему уникальны? Поиск ответа на этот вопрос и лежит в сюжете «Чунгкингского экспресса», в центре которого разворачиваются две взаимосвязанные, но едва параллельные истории следующие курсом любви и потери в большом городе.

Как и в более поздних фильмах, в «Чунгкингском экспрессе» Вонг Кар-Вай переносит нас в дешевые грязные общепиты в перенаселённых городах, чьи стены покрыты граффити, а пол усеян мусором. Главные герои живут в суматохе в неубранных квартирах с плесенью в душе и питаются консервами купленными в прок в ближайшем маркете. Однако, несмотря на всю эту обыденность, самое замечательное в этом фильме заключается в том, что Кар Вай не осуждает всего этого, а скорее даже наслаждается случайными красотами подобных сцен, при помощи ласковой иронии пытаясь раскрыть романтическую склонность обычных людей.

Cтилистически «Чунгкингский экспресс» принимает элементы из почти каждого периода в истории кино. Это действительно удивительно, когда чувство и взгляд нуара в одном месте следующим шагом сменяется веяниями французской новой волны. Вонг Кар-Вай, как Джон Ву и другие режиссёры научившиеся своему ремеслу в Гонконге, наполняет свои фильмы особым стилем и энергией. Последовательность действий в его картинах перемежается с необычными кадрами и stop-motion скачками подобными наблюдению за импрессионистами в процессе творения, временами создающими эффект искажённого видения. В съемках «Чунгкингского экспресса», в такой богатой, яркой манере, при помощи камеры, которая подобна вуайеристу скользит в поиске интимных радостей простой жизни, а также подкрепляя всё визуальными образами, любовью к неону и роковым женщинам, радости мелочам подобно золотым рыбкам, или бумажным самолётам, Кар Вай пытается захватить неистовый темп городской жизни Гонконга и представить его заманчивым и таинственным, но в тоже время и весьма опасным городом, чьи жители в вихре событий, соблазнённые приманкой американской культуры и беспрерывным рёвом поп-музыки порой творят безумные вещи.

Фильм часто парит в причудливых деталях, которые наполняют и оживляют каждую сцену, а так же отчетливо определяют внешний вид каждого персонажа, делая «Чунгкингский экспресс» на самом деле фильмом не о истории, а о чувствах и эмоциях порождающих истории, подобно знакомым запахам пробуждающим некогда забытые воспоминания, и делающим их обладателя на несколько лет моложе.

В двух лирических историях речь идёт о полицейских, изнывающих от безответной любви. Первый влюбляется в загадочную блондинку с криминальными связями, столь же стремительно исчезнувшую из его жизни, равно как и появившуюся в ней. Второй коп, наоборот, долго не замечает, что в его квартиру регулярно проникает барменша из кафе, постепенно перестраивающая чужую жилплощадь на свой лад. Столкнув лишь однажды главных героев у стойки экспресс-кафе в районе Чунг-Кинг, режиссёр бросает первый сюжет и столь же увлечённо устремляется за вторым.

Кар-вай нигде не проявляет озабоченности непременно переплести две самостоятельные сюжетные линии, как бы спонтанно возникшие в лабиринтах торгового квартала и последовательно идущие одна за другой. В своём четвёртом фильме он демонстрирует непривычную для подобного кино раскрепощённость. И здесь уже окончательно закрепляет за собой «авторское право» на показ современного мегаполиса. Его видение отличает особо острое чувство ритма и специфики урбанистического пейзажа. Начиная с этого фильма, австралиец Кристофер Дойл будет постоянным оператором Кар-вая.

Фабульное построение имеет для Кар-вая вторичное значение. Первичны — темпоритм, атмосфера, поток сознания — те сложно передаваемые составляющие, что и определяют симпатии к ленте и её героям. Несмотря на наличие криминальных элементов — киллеров и наркотиков, две эти меланхолично-пессимистичные истории о сиюминутности хаотических связей и неочевидности самой жизни, особо ощутимой в конце тысячелетия, пробуждают в итоге исключительно светлые романтические чувства.

Этот фильм, по мнению целого ряда критиков, предопределил поэтику кино грядущего столетия. В пластическом драйве малобюджетной ленты, снятой преимущественно ручной камерой, обнаружилась та дефицитная для захиревшего авторского кино энергия, что преобразовала интеллектуальную рефлексию в живые эмоции. Квентин Тарантино, чутко реагирующий на всё самобытное (в особенности сделанное на Востоке), в 1995-м специально для проката Chongging Senlin в Америке даже организовал свою собственную дистрибьюторскую компанию.

Когда смотришь прославленную ленту именитого режиссера впервые, всегда есть риск стать подражателем чужого мнения, начать воспевать творение или же напротив, хотя и вслед за большинством, осуждать, но сводя рассуждения к уже покоренным глубинам. Как этого избежать? Особенно если фильм не тронул?

Ответ у каждого свой. И не в последнюю очередь все сводится к интуиции. Так вот, интуитивно: лучше никого не слушать и читать поменьше отзывов перед просмотром. Этот фильм очень простой, он красив своей простотой грациозностью и минимализмом. И много людей его посмотрело. Многие откликнулись или просто попытались проанализировать то, что увидели. А когда и без того нехитрую вещь начинают разбирать на составляющие и отыскивать тонкости и неприметные грани, попутно громко заявляя о своих исследованиях, получается, что новичкам искать уже нечего.

Именно таким вот новичком, которому разжевали все с самого начала, я себя и ощущаю. Настроение фильма меня не охватило (хотя схожие по духу «Мои черничные ночи» полюбились сердечно), сюжет не увлек (он достаточно рваный, плюс со мной случилась забавная штука, прямо как с героиней известного анекдота, китаянкой — я только под конец научилась различать узкоглазые лица двух главных героев-мужчин — улыбочка), хотя в нём есть забавные моменты. И смысл — кроме того, что лежит на поверхности — не окрыляет. Конечно, это укор не фильму, да и вообще не укор, просто констатация факта.

Но смотрится фильм вовлеченно. Это чуждая нам повседневность в стране с иным жизненным укладом — и одновременно близкое бытие просто потому, что все мы люди, хотим, чтобы нас любили, хотим любить, желаем радоваться и ощущать тепло вокруг и в сердце. А творчество, изюминка и маленькие странности — только добавляют «вкусности» в и без того занятную жизнь.

Замечательное атмосферное кино с узнаваемым почерком китайского режиссера Вонга Кар Вая. Обилие красивых азиатских актеров, стильных треков. Фильм пропитан темой любви. Показано, как мужчины по-своему, немного странно, немного рефлекторно переживают разрыв и угасание любовных отношений: они могут «заесть» горе просроченными законсервированными ананасами; могут разговаривать с «ожившими» мягкими игрушками, мокрым полотенцем и куском банного мыла; они могут плакать внутри себя, а также бегать-бегать-бегать. Мужчины не беззаботны в отличие от женщин.

Любовь по Кар Ваю — тонкая чувственная материя. Манера его киносъемки всегда завораживает. Цвета в фильме — необходимый вспомогательный элемент, они проникают в сетчатку глаза и отпечатываются в мозгу как карваевский узнаваемый штрих.

Я плакала. Разумного объяснения своим слезам я не смогла найти. Разум не понимал: не было смерти на экране, горького разочарования или обиды на душе, герои живы, молоды, красивы, они влюблены. Но я плакала. И не потому что надеялась увидеть пресловутый американский happy-end (мол, они поцеловались, всё OK и можно пускать титры), к которому приучает всё больше современное кино. Я плакала… и всё. А потом нашла слова песни California dreamin» и пела. Только светлые надежда и любовь не отпускают после просмотра. Приятного просмотра!

9 из 10

Я люблю фильмы режиссера Вонга Кар-Вая, ведь в них всегда присутствует интересная и ни с чем несравнимая атмосфера и чудесные, трогательные истории любви. «Чунгкингский экспресс» один из моих самых любимых фильмов этого талантливого режиссера. В этом кино мы видим две истории, и каждая дарит нам незабываемые впечатления от увиденного. Режиссер ясно и четко передает все то, что чувствуют его герои. Этот фильм, как прекрасный и чувственный подарок, просмотр которого обязателен для любого любителя «Другого кино».

В этой драме с привкусом мелодрамы мы видим интересных актеров, которые создали загадочных героев. Мне больше всех понравился актер Тони Люн Чу Вай. Он играл прекрасно: чрезвычайно эмоционально и нереально чувственно. Именно его герой полицейский мне нравился больше всех. Актриса Фэй Вонг играет очень милую и странную девушку, которая влюбилась и весьма нестандартно подошла к этому делу. Ее героиня было очень нежная и трогательная. Дуэт этих двух актеров мне очень и очень понравился. Такеши Канеширо — звезда фильма «Дом летающих кинжалов» мне всегда очень нравился, и в этом фильме этот талантливый и трудолюбивый актер играет чрезвычайно чувственно и вызывает к себе симпатию. Загадочная женщина, которую его герой встретил, играет актриса Бриджит Лин. Она сумела произвести на зрителя к себе внимание, ведь ее героиня была таинственной и невероятно загадочной женщиной, которая занималась темными делами.

«Чунгкингский экспресс» — фильм, который я люблю. Его можно пересматривать и пересматривать. Это кино не ля всех, но кто любит такое «Другое кино» и работы режиссера Вонга Кар-Вая, этот фильм подарит лишь положительные эмоции и принесет удовольствие от просмотренного. Помимо всего в фильме присутствует замечательная музыка, так хорошо подобранная режиссером. Этот фильм — чудесное ни на что непохожее творение, которое уносит зрителя в красивый и чувственный мир режиссера, в котором живут, мыслят и проходят путь любви так интересно и трогательно герои этой драмы.

Приятного просмотра!

10 из 10

Несмотря на то что чувства Вонга Кар-Вая намного безобиднее линчевских и что экранное насилие ограничивается одним убитым бандитом, «Чунгкингский экспресс», пронизанный трогательными настроениями легкой меланхолии, все равно очень похож на картины Дэвида Линча.

Жителей в Гонконге много, а развернуться негде. Высокая плотность населения, узкие улицы города — материал, при работе с которым многие сняли бы прекрасный драматический фильм о том, как хорошо живется одним и как плохо живется другим, однако наш режиссер едва-едва касается социальных проблем: его они волнуют чуть ли не в последнюю очередь. Здесь намного важнее то, что чувствуют герои, а не то, насколько хорошо устроена их жизнь: непрочитанные письма, плачущие дома и полотенца, «просроченная любовь», закупоренная в ананасовых банках. Он, не скрывая улыбки, намеренно сталкивает лбами совершенно разных людей: полицейского с разбитым сердцем и попавшую в большие неприятности наркодилершу; полицейского, который не слушает музыку, и кассиршу в забегаловке, мечтающей отправиться в Калифорную.

Бешеный ритм современной жизни, по мнению Вонга Кар-Вая, на доли секунды сталкивающий своих персонажей и не называющий имена главных героев, способен оставить даже большую любовь незамеченной.

Эстет и визионер Вонг Кар-Вай умеет снимать фильмы так, что после них еще долго остается приятное послевкусие. Он удачно балансирует на грани мэйнстрима и авторского кино, последовательно ведя зрителя только ему ведомыми маршрутами. И делает он это просто превосходно. «Чунгкингский экспресс» снят ночью, при неоновых огнях рекламных вывесок, флуоресцентных ламп и слабом мерцании люстр.

Две разные истории любви связанные общим лейтмотивом, две истории одиночества из которых пытаются вырваться герои, две истории мечтаний, которые заставляют жить. Это очень искренняя, лиричная картина, готовая преподнести сюрпризы скучающим эстетам и отличный образец азиатского кино.

9 из 10

Одновременно со съемками масштабного костюмного кун-фу «Прах времени», можно сказать, наспех и между делом Вонг Кар-Вай снимает совсем другое кино. О том, как полицейского с номером 223 бросает девушка. Но тот не теряет надежды на реинкарнацию отношений и решает проверить, есть ли у любви срок годности, как, например, у ананасов. В день икс 223-й съедает тридцать банок консервов, понимает, что от просроченных чувств может скручивать живот, и на одну ночь влюбляется в супервайзера наркокурьеров. Между тем полицейского номер 633 тоже бросает девушка. Он разговаривает со шкафом, тонет в своей печали и не замечает симпатии бойкой официантки экспресс-кафе. Две истории разворачиваются в миллиметре друг от друга — ровно на том расстоянии, которое не дает их героям сблизиться.

Наверное, если бы Микеланджело Антониони экранизировал романы Харуки Мураками, получалось бы именно такое кино об экзистенциальной тоске в чреве мегаполиса, сияющего неоном в сумерках британского метрополитизма. Гонконг Кар-Вая сбрасывает деловой костюм и остается в одном исподнем, демонстрируя романтику индийских гетто, шумных рынков и блочных домов с тесными захламленными квартирками. Не обходится в этом городском ералаше и без ресторанов быстрого питания как отражения человеческой жизни, пропускающей через себя толпы случайных прохожих. Мятущаяся ручная камера Кристофера Дойла то прослеживает траекторию швабры или игрушечного самолетика, то являет фирменный нефиксированный кадр, то неожиданно устремляется в потолок, чтобы затем пройтись по следам пары женских туфель. И только начинает казаться, что оператор заразился окружающей суматохой и попросту не может ни на чем сфокусироваться, как он берет крупный план героя — и время замирает, растворяясь в кольцах сигаретного дыма. В кадре здесь постоянно курят. Чуть реже — едят. Если кулинарные метафоры и пошлы, то только не у Кар-Вая. Он запросто рифмует черный кофе с одиночеством, шеф-салат — с рутиной, выбор обеда — с выбором мужчины (чуть позднее будет еще покупная лапша в «Любовном настроении» и, конечно, черничный пирог в своеобразном американском двойнике «Чунгкингского экспресса»). А перемены в жизни сопровождаются неожиданно новым вкусом сардин.

И, конечно, каждому настроению героев соответствует своя мелодия. Отражая огни ночного города, крутятся диски музыкального автомата: «The Mamas & the Papas» сверлят мозг мечтами о Калифорнии, Деннис Браун обещает, что будут и хорошие времена, Фэй Вонг ставит оптимистичное многоточие перепевом «The Cranberries». Солнечное регги и дождливый блюз, тревожные народные мотивы и оптимистично-навязчивый поп-рок звучат то тихо и фоново, то заглушая редкие диалоги. Нет, герои здесь разговаривают, но очень мало — друг с другом, чаще — сами с собой, с плюшевыми игрушками, с кусками мыла. Внутренние монологи открывают их такими, какими становимся мы сами, оставшись наедине с собой: глупыми, смешными, трогательными. А общение с кем-то еще, да, становится проблемой. Сложно услышать собеседника. Мы обмениваемся фразами, но наши собственные мысли, как громкая музыка, заглушают чужие слова; мы живем бок о бок, но ничего не знаем друг о друге. Мы вообще ничего не замечаем: ни цвета домашних тапок, ни узора на кружке, ни любви большеглазой гонконгской Амели в розовых перчатках.

Как герои Кар-Вая, мы слепыми котятами мыкаемся по жизни, безмолвными золотыми рыбками бьемся о стенки своего внутреннего аквариума. Стремимся быть с кем-то, от безысходности обзванивая всех бывших в алфавитном порядке. Но не умеем самого простого, не умеем этого кого-то понять и принять. Другие люди видятся нам столь же чудаковатыми, как китайская Грета Гарбо, даже ночью не снимающая темные очки, даже в солнечный день не расстающаяся с плащом. И, наверное, такими же странными выглядим мы сами в чужих глазах. Такой вот вирус некоммуникабельности, вызвавший, кажется, целую эпидемию. Помнится, в одной из книг уже упомянутый Харуки Мураками говорил, что смерть — не обратная сторона жизни, а всего лишь ее часть. Такой же ее частью у Вонга Кар-Вая становится одиночество. От этого немного грустно, но почему-то это принимаешь. Не хочется биться в истерике, или впадать в неоновый урбанистический сплин от мысли о том, что, даже если сейчас ты не одинок, завтра все может измениться, и потянется череда будней, горчащих, как эспрессо. Ведь пройдет еще немного времени — и кто-нибудь вытряхнет пыль из твоей потускневшей жизни, заамеличив ее яркими деталями. В любом случае рано или поздно у сардин поменяется вкус. И это будет хороший день.

«Кастрюлька утюга варит рыб»

Русскоязычная вывеска в приграничном Китае.

Все начинается с модного в своей синюшной контрастности мелькания кадров — заслоумоушенная биомасса затягивает тебя в безвоздушную пучину голосов и лиц, но не спеши млеть, дорогой зритель: то не картинное отражение ничтожности одной человеческой единицы в смазанной круговерти цикличности бытия. Это лишь издержки перенаселения на восточном краю одного очень большого материка, инфа 146%. Алло, алло! Кто говорит? Мэй, Минг? В тех землях нет понятия «изменил», есть понятие «перепутал». В этой связи и не смекнешь толком, то ли кое-кто заигрался в арт-хаус, перемешав сюжетные линии, запараллелив мотивы поступков и разжижив характеры персонажей, разделив их по большей части на безвольных и безумных, то ли просто все косоглазые на одно лицо и легко взаимозаменяются. Кажется, истина где-то посередине.

Русский мужик, когда напьется, звонит бывшим. Внутренний мир азиата, видать, устроен иначе. Он звонит всем бабам подряд, когда нажрется просроченных ананасов. Любовь — чувство всеобъемлющее, необъятное, а у героя нашего, если вы понимаете, уж очень узкий взгляд на проблему. В том, чтобы искать имя любимой на банке консервов, нет ничего предосудительного — ровно до того момента, пока весь мир, вся жизнь и вся любовь не оказываются запаянными внутри нее и не начинают размеренно портиться и праздно вонять. Сие могло бы стать прелестной метафорой для лирического пинк-снот-муви, но Кар-Вай не ищет легких путей и избегает логических последовательностей. Потому печальколикий ананасоед-полицейский виляет хвостом едва ли не на первую встречную самку, попадающуюся на пути. Главное — найти этому объяснение повесомее, мол, ананасы — вот это они всё, вот в них провидение. Что же до второго героя, так о нем вообще ничего конкретного не скажешь, кроме того, что он тоже блюститель порядка. Падкий то на стюардесс, то на официанток. Попеременно. Уловили нить? Если да, можете смело лететь в Гонконг.

Но обратимся к нашим дамам-обольстительницам, сбивающим с пути истинного. Первую половину фильма мы наблюдаем феминоподобное существо в вычурном парике, плаще и темных очках, которое творит преступный беспредел, стреляя на поражение и фаршируя плюшевых медведиков презиками с белым порошком (смерть в игле, игла в яйце, яйцо… пренебречь, Вонг Кар-Вай вряд ли знаком с русским народным фольклором, а жаль). Вторую половину фильма мы любуемся на тэпэшечку с шизоидными шарами, предающуюся актам взбалмошного квартирного фаллосопинания: она скармливает игрушечный аэробус прифонаревшим рыбкам, крушит посуду, троллит по телефону своего прилавочного Чунгкингского босса («ресторан Гань-вань-чи! Не говнючий, а Гань-вань-чи!»), поедает лапшу (нельзя просто так взять и снять в Гонконге кино, где никто не жрет лапшу), носится вперед-назад, размахивает руками, балуется с таблеточками и делает еще много-много других очень важных для развития сюжета действий. Вот они какие, музы Вонга Кар-Вая! Одухотворенные натуры, роковые женщины, сонм низкорослых Лаур в пантеоне каждого гонконгского Петрарки. Как тут устоишь.

За томными минорно-пафосными монологами, будто переписанными из классических нуаров, намеренно исковерканными и затертыми праздным софитным блуром сценарного градиента — не то гимн феминизму, не то смех над подкаблучничеством, не то песнь о любви, утонувшая в орущих нагромождениях псевдохудожественного мусора, как облезлая елка под горой мишуры. История взаимоотношений безликих, дробных, поролоновых персонажей, наделенных карикатурными комплексами и закидонами, таит в себе копеечную фабулу об амурной неразборчивости и полигамных слабостях хомо, прости господи, сапиенсов, которая несвежей была еще во времена японской оккупации Гонконга. Подскоки и наплывы поддатой камеры, эпилептичные склейки, болезненно вуайеристские ракурсы и пухнущие от ощущения собственной неуместности беседы — все это липнет на глаза, лицо и извилины, более всего напоминая дурно пахнущий результат стонущего самоудовлетворения того великого и ужасного, которого окрестили гением азиатского кино после выхода на экран «Чунгкингского экспресса». Воспели, разрешив и впредь извергаться любовными настроениями с привкусом скисшей черники.

Прошла любовь, завяли ананасы. В итоге-то без вариантов: всё рано или поздно сводится к тому, что ты сидишь и разговариваешь с бутылкой (как альтернатива — с кусочком мыла, но это для особых ценителей). Потому что если у любви есть срок годности, а ручки тянутся к фруктикам посвежее, — то никакая это на хрен не любовь. Как подсказывает статистика, флиртовать с официантками — вообще моветон и к тому же сказочная глупость, которая редко доводит до добра. Вот только не гоже тратить полтора часа личного времени, чтобы прийти к этой мысли, анон.

Рецензия посвящается вам, друзья. Вы уверяли: «Все просто, но красиво». Вы парировали: «Так легла монетка». В общем, как говаривал Эрик наш Картман, screw you, guys, I’m going home.

В середине позапрошлого столетия властная английская монархиня опрометчиво обозвала Гонконг бесполезной скалой, а монарший вельможа — необитаемым островом. Немногим позже пустынный утёс испещрили полчища муравьев, которые исправно взялись распространять контрабандный опиум под эгидой британской короны, на этом поприще постепенно обогатились, стремительно размножились и мало-помалу сменили род занятий. После мировых войн и японской оккупации восточно-азиатский наркогипермаркет обратился многоликим стеклобетонным драконом, в желудке которого растворялись десятки языков и сотни обычаев, переваривались миллионы судеб и мириады чаяний. Гонконг Вонг Кар-Вая, воспетый в ленте «Чунгкингский экспресс», на излёте своей полуторавековой колониальной биографии — гигантская доменная печь, в которой иероглифы смешиваются с латиницей, «Макдональдс» и ресторан «Калифорния» соседствуют с паназиатскими закусочными, традиционные кантонские напевы сливаются с западными шлягерами. Сянганский художник, будто бы, запечатлел город-сказку своей жизни в миг ускользающей красоты: незадолго до официального его вхождения в истомленное ожиданием лоно Китайской Народной Республики. Над домами ещё не вьются красные транспаранты с портретами Мао и Дэна, из каждого уголка доносится рок вперемешку с регги, а в воздухе витает запах раскрепощённости и дух мультикультурализма.

В этой экзотической карточной колоде тасуются веления сердец, бубнят будни, пикируют с небес превратности судьбы и скрещиваются случайности. Искателей второй половинки не счесть, но некоторым присвоен личный номер в очереди за счастьем. Коп N 223, жертва несложившегося любовного пасьянса, борется с хандрой изнуряющими пробежками под проливным ливнем и поглощением ананасовых консервов с истекающим сроком годности. Коп N 663, пострадавший от амурного краха, заглушает депрессию сокровенными беседами с мягкими игрушками, тряпками и рубашками. В этой непривычно светлой восточной тоске нет пафосной американской удрученности, нет пасмурной европейской меланхолии, нет суицидального русского «бреда бритвою». Каждый новый день мельтешит перед глазами с клиповой скоростью, лица встречных людей, как молниеносные сновидения, исчезают из памяти прежде, чем удаётся разглядеть их очертания. Суета мегаполиса резонирует размытыми кадрами операторской съемки. Скользящая мимолетность мгновения по мановению камеры Кристофера Дойла фиксируется в блуждающих, маслянистых снимках и на глазах превращается в экспериментальную экранную живопись. Мечты взмывают в небо боингами и аэробусами, промокшие от слёз души выстиранными сорочками сушатся на бельевой верёвке под животворным гонконгским светилом и бесследно испаряют печаль.

Вонг Кар-Вай соорудил мемориал жизнелюбивому кантонскому сплину, разгладив и раскрасив три социальных страха — аутофобию, охлофобию и клаустрофобию. Одиночество в Ароматной бухте не повод убиваться понапрасну и посыпать голову пеплом, а стимул умиротворённо поразмыслить на распутье и перевести дух. Тесное на первый взгляд пространство гонконгских квартир, базаров и улочек на поверку оказывается уютным, а не угнетающим. Муравейник же вовсе не агрессивен, не навязчив и не надменен. Гонгконг обласкан вниманием солнца, поэтому места под его лучами хватит всем. Двери в бистро «Полуночный экспресс» открыты каждому усталому страннику: его хозяин, как конфуцианский миссионер, утешит словом и укажет путь; его официантка способна дать нечто большее — вернуть надежду и заразить мечтой. На холсте, расписанном Вонг Кар-Ваем, нет ни капли трагических красок или фарсовых полутонов. Сянганская городская притча свободна и от нравоучительных предрассудков, и от морализаторских наставлений, вдобавок присыпана щепоткой символизма и декорирована толикой загадочности. Наркопосредницу в белом парике, солнечных очках и плаще вполне допустимо рассматривать и как причудливое воплощение фортуны, и в качестве ангела мести белому колонизатору. Сцена убийства британца, героинового дилера, обманутой любовницей и сброшенные на асфальт накладные волосы — своего рода режиссёрская аллюзия прошлому Гонгконга, многолетней региональной столицы наркотрафика, жирная точка в длительной зависимости Дракона от Льва перед расставанием навсегда. Ведь и в отношениях между государствами порой истекает срок годности.

Впрочем, несмотря на замаскированные исторические оттиски и восточную мировоззренческую первооснову, «Chungking Express» — полотно, покрытое, в первую очередь, лоском европейской цивилизации. Вереница брендов от «Принглс» до «Хейнекен», плеяда саундтреков от «California Dreaming» до китаизированного кавера на хит «Dreams» группы «The Cranberries», с одной стороны, свидетельствуют о неразрывном культурном симбиозе Запада с Востоком, о знаковом, но, вероятно, временном триумфе Элвиса и Снигерса на границах поднебесного царства. С другой же, нацеливают на восприятие ленты Вонг Кар-Вая как наднационального высказывания, зычного призыва смело строить воздушные замки и верить в самолеты с серебристым крылом, что, взлетая, оставляют земле лишь тень.