Рецензии

Начну с того, что с фильмом я познакомился совсем юнцом, не перешагнувшим еще порог 13 или 14-летнего возраста. Демонстрировали его по одному из центральных телеканалов в районе 10 часов утра. Самые яркие сцены, по соображениям цензуры, были бесстрастно вырезаны, несмотря на то, что они играют в нем центральную, основополагающую роль. Но и тот обрубок, инвалид, которого мне довелось лицезреть произвел шокирующее впечатление. Невзирая на беспардонную откровенность, фильм содежит в себе иносказательную идею, которая и составляет его костяк.

Пересказывать сюжет не имеет смысла, ибо во многом он состоит из сцен соития между людьми, между автомобилями, а также (как ни странно) между автомобилями и людьми. Но вкратце следует все же отметить главного героя и его жену, ведующих беспорядочный половой образ жизни, при взаимных отношениях отчужденности и холодности. Они оторваны как от собственных чувств, так и от жизни как таковой. Несмотря на бурную половую деятельность их эмоциональное истощение очевидно. Вялотекущая экзистенция Балларда и его жены длится до тех пор, пока первый не попадает в аварию.

Идея о том, что человек начинает жить лишь после того, как окажется в т. н. «пограничной ситуации» не нова. Развиваемая современной философией 20 века, ее суть заключается в том, что индивид может родиться лишь поняв, что смерть ЕСТЬ, а также ЧТО есть смерть. В современных условиях создать такую «особую ситуацию» довольно затруднительно. Безоговорочная, абсолютная, тотальная безопасность и охрана жизни привели к бесследному исчезновению того, что называют роком, судьбой, предназначением. «Общество контроля» отняло у граждан «свободу умереть». НО! У людей все же вытянувших счастливый билет (а таких единицы) после встречи с небытием, начинается новая жизнь (у Достоевского жизнь духовная, а у наших героев скорее телесная).

Именно телесная, материальная сторона бытия представлена в ленте наиболее полно. О расширении тела засчет технологии говорит Вон где-то ближе к середине фильма. Как бы парадоксально это не выглядело, но автомобиль и мы — суть уже одно целое. Проникнув во все сферы жизни и деятельности, он в конечном счете проник и в область интима. Некогда бывшая божественная оболочка — тело — ныне скорее походит на систему узлов и органов, обладающих определенным градусом сексуальности, но какого же тогда его отличие от набора схем, узлов и агрегатов какого-нибудь M.B., также несущих эротический заряд.

Описывать множество разнообразных посылок и символических метафор нет надобности — при желании прочтите книгу. Но вот удалось ли режиссеру хотя бы объявить их присутсвие и уместить в 90 минут чистого времени такую довольно обширную проблематику? Однозначно да. В первую очередь при помощи натуралистичных и динамичных сцен столкновения и, конечно, откровенных сексуальных сцен, несущих определенную смысловую нагрузку и вписываемых в общий концепт фильма. Но вот верен или неверен, правдив или ложен такой, мягко говоря, филсофский взгляд на жизнь и смерть? Выяснить это не представляется возможным… До тех пор, конечно, пока сам не окажешься в подобной ситуации.

В заключение цитата из статьи французского философа Ж. Бодрийяра, в которой, наряду с многими интересными вещами, также рассматривается роман «Автокатастрофа», появившийся за более чем 20 лет до фильма:

«В „Автокатастрофе“ нет ни фантастики, ни реальности, и то, и другое отменяет гиперреальность. Это мир, который испытывает мутацию и меняет местами симуляцию и смерть, это мир брутальной сексуальности, но сексуальности без желания, переполненный разорванными и растерзанными, но как бы нейтрализованными телами, этот хроматический и металлический мир перевозбужденный, но лишенный чувственности, гипертехнологический мир без всякой цели — он хороший или плохой? Мы никогда не узнаем об этом. Он просто увлекателен, и это увлечение не подразумевает какой-либо оценки. Вот в чем чудо „Автокатастрофы“».

Лазоревое небо нашего уютного городища давно затянули грязные февральские тучи. Олово льётся с небес, свинец полощет по закоулкам, цинковые гробы стали дефицитом. После ночи длинных заточек одной фирмой на нашей поляне стало меньше. Злые зоры не пощадили никого — ни оптовиков чистых болванок, ни кудлатых студентиков, нарезающих на эти сидюшки паленую голливудщину, ни даже мальчуганов, прилипчиво толкающих нехитрый товар с криво налепленными лейблами, распечатанными на матричных принтерах. «Новая картина Кроненберга», «Плоть+кровь на заднем сидении», «Поддержите чотких забияк» — их неокрепшие голоски уже не зазвучат больше никогда на привокзальной площади. Злые зоры! Они вырезали не только торговцев пиратской продукцией, они прошлись и по нам, честным взимателям налогов с толстых чиновьичьих рях. В подвалах, где мы прячемся поодиночке, нет даже лучика зимнего холодного солнца, только пауки и крысы.

Даже свой бумер пришлось отдать за долги и вот эту чугуниевую банку отечественного автопрома. Надо мной смеется каждый мерчендайзер в белой рубашечке. Прямо как вон та девчушечка на кремовом бьюике (понты, конечно, где они такие тачки достают). Стоп! Тапку в пол! Это же, как её, фамилия, вроде, Цыганова, имя не вспомню, тусили когда-то у неё на днюхе в Питере в начале осени. Давно это было, у нас с злыми зорами тогда вроде перемирие считалось. Сучка, что это она мне показывает пальцами. В объезд, газ до отказа, наперекосяк, через сквер. Разворот, выруливаю, снова газ, вот и она, лоб в лоб, а-а-а-аа!.. Как же я не видал прежде этого высокого неба? Выползаю из-за руля, с трудом подхожу к бьюику. Бог мой, она не носила белья. Ремень разорвал шелк платья, и вот я уже нерешительно дотрагиваюсь до тела, не испорченного ботоксом и солярием. Переломанное, окровавленное, тёплое. Теряя сознание, я впиваюсь в чужие губы.

Больница меня, разумеется, не задержала. Злые зоры уже ищут, надо опередить. Конечно, против всех не выдержу, попробую по одному. Главное, добраться до их центровой, бой-бабы с грузинским профилем. Но пока мне она не по зубам. А вот её бодигардами необходимо заняться, пока лютует февраль. На одного я уже давно зуб точу. Каждый вечер наливается по самые брови, а с утра опять как огурчик. Губки бантиком, усики домиком. А тут ещё и март наступает — его месяц, бабы, прячься по крышам. Сегодня как раз поедет на заезд, стритрейсер, ёжкин кот. Вон собрались такие же мажоры, проспект перекрывают, но мой уазик ещё на ходу, проскочил, чертяка. Скорость у меня политкорректная, да ладно, суммируем с ягуаровской. Вот он, красавчег, стартанул. Ну, что же посмотрим, кто первый свернет, душа твоя кошкина. Километр пролетел за секунду. Я успел увидеть его зелёные глаза, прячущиеся в удивленной щели. Он не свернул. Удар был мощный, удар свистящий, на месте тачки металл горящий. Перелетев сквозь два рассыпающихся стекла, я плюхнулся на него, и пока не оттянули подбежавшие зеваки, рвал в клочья натренированное в фитнес-клубах тело.

На этот раз провалялся в госпитале добрый месяц в белой до одури палате. В ноге штырь, во лбу пластина. Как удалось угнать реанимобиль, отдельная история, старался никого не калечить. Сегодня полнолуние, самое время выходить на их быка, Серёгу Хохла с армитурного завода. Шварценеггер раз его увидел, сразу в губернаторы с горя ушел, чтобы имидж терминатора не поблёк. Неосвещенными закоулками добрался до особнячка. Дюк, тля, вместо фонтана, ступеньки по-потемкински, на фронтоне ксеноном надпись «Привоз» светится. Да и двери гаража нараспашку, в моторе внедорожника знакомый громила копошится, видать, заводской номер стамеской правит. Ну, с богом, по-шахидски. Ажур ворот не успел завершить ультра-си в ночном небе, как параллелепипед 4 на 4 превратился в куб. А времени у меня на этот раз осталось, чтобы это красивый, но отчего-то резиново упругий, торс надежно упрятать в недра своего миниатюрного танка. Ноги, впрочем, я оставил на прежнем месте, на остатках хрома кенгурятника. Мы, шервудцы, берем только излишки.

Знакомый медик за пару сотен подлатал, подшил мою дрожащую от адреналина конституцию. Не успел, правда, толком встать, потянуться, как хлопок револьвера в прихожей бросил меня в предусмотрительно распахнутое окно. Шахматист бригады злых зор всё-таки вычислил. Вечно в тени, за левым плечом, именно он тянул за ниточки, оставаясь невидимым для нашего брата, ничего толком о нем не знающем. Даже погоняло диковинное затерялось в лабиринтах памяти, что-то было там старинное, греческое. А сейчас методически капот его линкольна терзал зад моей многострадальной «Скорой помощи». Чувствую, с непривычки это может закончиться весьма противоестественно, хоть бы каким мазутом смазался, гад. Уходить надо, Глеб Егорыч, ведь у него мотор втрое. Зарядье, Болотная, Балчуг, Яузская набережная. Будь что будет, по тормозам, всё! Без запретов и следов, об асфальт сжигая шины, под перилами мостов улетают вниз машины. Вынырнул я один. Второе тело не найдёт никакое GPS. Жаль, мне было, что сказать ему.

Наталья ждала меня возле искусственного водопада, возведенного новоприближенным Церетели. Несмотря на то, что у нас было немного времени, она милостиво дала мне возможность написать эти строки на вырванном из блокнота листочке, который я потом заботливо уложу в портсигар с выгравированным на крышечке домашним зверьком в рыцарской кольчуге. Я знаю, это будет мой последний парад. Скоро наши автомобили будут раз за разом входить друг в друга, выплескивая один на одного брызги бензина и высококачественного моторного масла. Благоуханная кожа сидений лоскутами повиснет на измятом каркасе. Использованную резину разорванных шин восторженно сожжет вездесущая ребятня. Надеюсь, наша банда довершит моё дело, стерев тремя размашистыми росчерками в труху оставшихся и расползающихся по щелям и дырам злых зор. Я так устал на войне, мне б до дому, до хаты, к детям и жене. Впрочем, это не те мысли, заканчиваю. Пора.

Из передачи «Криминальное обозрение». Вот уже которую неделю в столице нашей родины не зарегистрировано никаких преступлений. Несколько подвыпивших подростков, завтракающих нагишом, были отданы на руки родителям, экзистенциальное граффити литеры Z с перекрещенными тонкими красными линиями выведено средством против тараканов. Партию контрабандных сканнеров конфисковали в ночном клубе «Видеодром». На стажировку в нашу образцовую полицию, без чьего разрешения ни одна муха не пролетит, ни один паук не прошмыгнёт, приехали учиться коллеги из канадского Торонто. Оправданная жестокость принесла свои плоды, и мертвых зон преступности, где у каждого своё кино, больше нет. Все пороки пущены на экспорт. Выражаем благодарность за это нашим руководителям — нашим спонсорам. В связи со стремительно падающими телерейтингами теперь вместо этой программы будет выходить ретроспектива фильмов известного гуманиста Дэвида Пола Кроненберга.

Намотал кишку на краник — Чак Паланик, Чак Паланик!

Вот и фильм чем-то схож с идеями вышеозначенного товарища. Тоже рассказывает о погрязших в бездуховности и вседозволенности современниках. В начале самой первой сцены красивая женщина с явным наслаждением прикладывается соском к капоту машины — чем не аллегория? Этой грудью навряд ли когда-нибудь будут кормить младенца. Потому что не для детей мир, в котором люди не умеют и не испытывают нужды уметь хоть как-то контролировать свои сексуальные желания. Регресс — тоже часть эволюции. Наша планета не может вынести на себе бесконечное число счастливых и здоровых американцев. А потому повальное стремление к саморазрушению, или, по крайней мере, отсутствие беспокойства о самосохранении в рамках процесса закономерного развития социума выглядит логично. С одной стороны.

С другой же, довольно трудно поверить, что вращающие механизмы общества имеют такие глубинные связи с матерью-природой. Скорее уж человечество убивает себя из каких-то личных побуждений: безответная любовь, депрессия на почве лени, моральная неподготовленность к техническому прогрессу. Как бы там ни было, причиной и/или следствием этого стали разнузданность нравов и тотальное безразличие. Которые, между прочим, довольно заразны — могут и через экран передаваться, как говаривали два обаятельных гольфиста. Так что по поводу целесообразности картины, в красках живописующей подобные проблемы их же методами, могут возникнуть некоторые сомнения.

Однако об этом потом, покамест у нас есть некий вывод, а именно: зачем верить в Бога, когда можно заниматься половыми извращениями? То есть жизнь пресна и уныла, а покончить с собой быстрым и тривиальным способом мешает жадность до удовольствий. И тут на помощь героям приходит Мысль: «Автокатастрофа — момент, скорее, оплодотворения, чем разрушения: он высвобождает сексуальную энергию, и наша сексуальность соединяется с сексуальностью погибших людей… Испытать это, пережить это — вот мой проект». Ну, то есть, когда ничего тебе не интересно, кроме нового способа сексуального удовлетворения, то оргазм по средствам весла Харона — вполне заслуживающая одержимости цель.

Но вот вопрос: где их делают таких, которым ничего кроме не интересно, на каком таком заводе искареженных машин? Исходя из домашней обстановки пары главных влюбленных можно сделать заключение, что когда кругом одна мебель из Швеции, да ни пылинки на новеньком авто — вот тогда и хочется расквасить в мясо пару-тройку мордочек панд. Что ж, все может быть. Только повесть о человеке, который не хотел ничего решать, превратилась в повесть о человеке, который хотел решить, как ему лучше всего умереть. Кто-то слегка придушивает себя во время мастурбации, а кто-то слегка мастурбирует во время самоудушения. Как-то так. «Ну в этот раз не вышло, дорогая, значит получится в следующий…» Не самая веселая тенденция, надо сказать.

Впрочем, смысл может и не в этом. Может, все дело в чрезмерной любви некоторых граждан к личному транспорту, может, в повсеместном перенесении вещей личных и индивидуальных на поток фордовского конвейера, а может, в подавленной детской сексуальности. Опровергающих все остальные теории доказательств какой-то одной в фильме обнаружено не было. Если кто найдет — звоните. Но, благо, кино провокационное, а, следовательно, идея тут не так важна. Лучше, конечно, чтобы была какая-нибудь потуманнее и подревнее, но можно вовсе и без нее, чай не в первой. Эпатаж — это о чем можно и не задумываясь долго говорить. И что нам пища для рассуждения на этот раз? Много-много откровенных сцен, равномерно соединенных линчеобразными зарисовками на тему автомобилей. Диалоги почти все лишены смысла. В виде исключения есть несколько подчеркнуто бесстрастных бытовых бесед, на фоне которых вроде бы должна выделяться пресыщенная амебообразность героя, которому трахнуть не зашитый шрам на чужой ноге — ну хоть какое-то развлечение. Хрусталева не изнасиловал, и на том спасибо. Как-то так. А они все постанывают, губы закусывают, неприличности говорят, и чего только не делают. Аж надоедает к середине фильма. Куда бы сюжет не повернулся — итога все те же два, причем персонаж Спейдера удачными считает оба.

Что? На грани порнографии? Отлично снято? Зритель возбуждается и отвращается одновременно? Да быть такого не может?! Ну и ну! Так вот в чем гвоздь программы. Игра на воображении, центрах таламуса и табу. И тут можно бесконечно долго спорить о том, что такие формы в большом кино допустимы только при условии предварительной надписи белой краской перед зданием ЖЭКа, что все это делается во имя добра. Или есть мнение, что когда это художественно, тогда оно автоматически оправдано. Или не менее справедливое мнение, что многим из нас определение художественности дается с трудом. Или можно просто найти точку опоры и придать провокации свой собственный смысл, «Автокатастрофы» касающийся постольку-поскольку, но все же позволяющий написать рецензию. Или решить, что это просто еще один акт благотворной психопатии, выражающий простое стремление человечества к открытию бездонного источника вдохновения через огромную метафизическую автомобильную аварию. Ну это уж если совсем не заморачиваться. А можно просто поцеловать грязь и все понять. Но лучше не стоит — с такими людьми обычно очень трудно работать.

-Автокатастрофа событие плодотворное, а не разрушительное

Кроненберг шикарен. Мало кто столь мастерски может отразить эмоциональную составляющую в экранизации. В фильме в ассортименте представлен его авторский стиль — немногословность персонажей, изысканное чередование образов и акцент на человеческой плоти. Няшечка Джеймс Спэйдер как всегда на высоте, ему отлично удаются драматические роли и раскрытие внутреннего конфликта персонажей, на этот раз он превзошел себя, раскрыл конфликт несуществующий, ну… или просто у него лицо такое что его хочется обнять и поцеловать, сильно уж на медвежонка похож. Холли Хантер прекрасна, её мимическая игра меня особенно восхитила. Эротические сцены — соль этого фильма, и они выше всяких похвал, чего и следовало ожидать от мастера. Кровь, гомосексуализм, модификации тела современным способами, травмированные конечности, звуки разбитого стекла и искореженного металла — автокатастрофа, оргазм на фоне изменившегося мира.

10 из 10

«Автокатастрофу» видела давно, первые впечатления уже стёрлись из памяти. Но фильм действительно неординарный и шокирующий. Думаю, при просмотре не следует препарировать сюжетную канву и диагностировать поведение персонажей. Мыслительный процесс лучше отключить и сосредоточиться на своих ощущениях. Режиссёр не ставил своей задачей рефлексию аудитории касательно какой-то глубинной идеи или этической ценности своего кинотворения. Скорее, хотел эмоционально и натуралистически мощно воздействовать на зрителя, породить в умах по ту сторону экрана фактор идентификации, приобщения. Хотя нельзя отказать ленте Кроненберга в наличии определённого смысла. Здесь проводится потрясающая параллель — почти «ожившие» машины и, напротив, «механизированные» люди. И показана эта параллель на уровне чувств и инстинктов, пусть и в гипертрофированном виде.

Как и в «М. Баттерфляй», Кроненберг снова отошёл от привычного жанра. В фильме нет фантастических мутаций, визуальной изощрённости — только чередующиеся кадры шрамов и увечий и невероятно сильная метафора отношений человека с техникой, неумолимо вторгающейся во все сферы жизни. Я для себя определила это кино как экзистенциальную психологическую драму. Герои только в пограничных ситуациях и на пределе всех душевных сил обретают свою сущность, своё естество. И лишь однажды пережив катастрофу, они будут вновь блуждать по пустынным ночным дорогам в поисках нового столкновения и острого стимула.

2009 г.

В Торонто проживает преинтереснейшая группка людей, для которых автомобильные катастрофы заменяют виагру. Едешь — врезаешься — трахаешься. Прелести сего занятия открыл Джеймс (Спэйдер), у которого не лады с женой (Кара Ангер). Они живут вместе и периодически занимаются любовью, но все это холодно как-то. Они к тому же еще и регулярно изменяют друг другу. Так они жили, пока Джеймс на полном ходу не врезался в машину врачихи с гестаповскими замашками (перекрашенная в шатенку Хантер). В процессе отправили на тот свет ее супруга, ну да ладно. У врачихи с Джеймсом начнется роман. А потом они познакомятся с Воном (Котеас), милейшим человеком с букетом шрамов. Он тоже разделяет страсть к авариям и, более того, сам их воссоздает. Вместе они будут бесконечно сношаться в салонах автомобилей на кожаных сиденьях.

Да, по форме это порнография. Но общий эффект поразителен. «Катастрофа», как и любое выдающееся произведение искусства, была изначально обречена на провал — слишком откровенно, слишком грубо, слишком непонятно. Кроненберг в своем стремлении раскрыть потенциал сексуальных девиаций слегка перегнул палку, и за это был оглумлен. Скандал, произошедший в Каннах в 96-м, сравним, наверное, только с другим не менее громким — страстями по Бертолуччи в 72-м. Только итальянскому забавнику и не снилось то, что придумал канадский извращенец.

Сталь и хром у Кроненберга живут своей собственной жизнью — никогда еще машины не выглядели так эротично. Его фантазии походят на фантазии дешевого бульварного эротомана, разве что есть огромное но: Кроненберг, режиссер-легенда, режиссер с (на тот момент) тридцатилетним опытом, имеющий в своем распоряжении голливудских актеров (и даже оскароносицу Хантер), снял отнюдь не дешевое софт-порно. «Катастрофа» абсолютно неописуема словами, она существует в своем отдельном, закупоренном мирке, доступ в который получить может каждый и одновременно не может никто. Здесь смерть не стоит ничего — ее все подсознательно хотят. Здесь нет и не может быть любви, а люди меняются партнерами в беспорядочных оргиях на колесах. Они страдальчески трахаются — на костылях и без, в гипсе, с переломанными конечностями — в поисках правды. Они — это мы. А мы — это они.

8 из 10

Фильм вызвал небывалый резонанс на Каннском фестивале, а полученный приз стал самой значимой регалией режиссера, притом, что на родине в Канаде лента так и не смогла получить главного «Джени». Такой расклад представляется вполне логичным: уже не в первый раз эпатаж Кроненберга переступает границы общепринятого вкуса, провоцируя самые противоречивые чувства.

Регулярные эксперименты с человеческой плотью, повлекшие в свое время именно с «легкой руки» Кроненберга моду на всякого рода мутации, достигли здесь определенного эстетического и этического предела. Можно сказать, что Кроненберг даже попытался переступить через него, взявшись за экранизацию романа Crash англичанина Джеймса Грэхема Балларда, небезосновательно названного в момент выхода в 1973 году «Апологией постиндустриальной смерти».

Баллард предпринял попытку исследовать в фантасмагорическом ключе природу ДТП (дорожно-транспортных происшествий), создав новое культовое творение о группе мазохистов, искушенных высокотехнологической гибелью. Обратившись к своей дежурной теме — взаимодействия человека и техники, — канадский режиссер предпринял попытку модифицировать ее как единство секса и смерти. Оттолкнувшись от идеи Балларда, он представил авто-аварию как своеобразную вариацию высвобождения резервов сексуальной энергии.

С тех самых пор, как новые модели автомобилей стали все более походить на продолжение человеческого тела, данная идея не выглядит совсем уж извращенной и надуманной. В отличие от Жана-Люка Годара, который в своем знаменитом «Уик-энде» (1967) представил постиндустриальный апокалипсис в образе бесконечной автомобильной пробки и сваленных в кучи трупов сбитых пешеходов, которых уже никто не убирает, Кроненберг попытался отыскать выход в параллельную реальность через «щель» нового опыта.

И поначалу казалось, что психоаналитический мотив (в духе постдекадантского фрейдизма) в истории об искусственно создаваемых автокатастрофах, якобы способных в результате столкновения машин обострять сексуальную чувственность, ставя знак равенства между оргазмом и смертью, не выглядит таким уж бредовым. Более того, благодаря переносу на экран, он смотрится как вполне оригинальная метафора об перверсивной чувственности.

Однако довольно монотонный сексуальный кураж (в духе модернового «техно-пентхауза») полутора десятков половых актов, порой склеенных почти встык друг с другом, скорее, веселит (особенно когда партнеры-калеки, вступая во все виды гомо- и гетеро-контактов, подобно роботам, вдохновенно скрежещут механическими протезами), нежели приоткрывает занавес над неким, доселе невиданным действом. И все же изначально запрограммированный переизбыток эпатирующих сцен привел к тому, что «Катастрофа» моментально обрела славу самого скандального фильма года, что и стало для нее наилучшей рекламой.

Грязь и секс, способные к передвижению, взгляд на все, имеющий извращенную подоплеку — слившиеся и всепоглощающие стихии окружающего современного мира. Принципы соития уже не рассматриваются как способ продолжения рода человеческого, это уже некое подобие ритуала, на котором «повернуты» многие людские головы, не способные к здравому возбуждению. Дэвид Кроненберг все чаще демонстрируя оголенные части тел, пододвигая персонажей ленты в самую тесную близь друг с другом, увеличивает эффект невозвратности происходящего, становящийся своеобразной повсеместностью.

Джеймс, попав в аварию, никогда бы не подумал, что она подтолкнет его ко всем странностям жизни, изменив его образ существования, сблизив с компанией помешанных на дорожных катастрофах. Само же автопроисшествие Кроненберг рассматривает как нечто большее, чем просто стечение обстоятельств, приведших к получению многочисленных травм. Во время тесной связи человека и бездушных механизмов авария уже служит возможностью излить часть себя, испытать оргазм, по мнению режиссера. То, с чем люди проводят 24 часа в сутки, уже не может быть просто обыденными подручными средствами, теперь на это и человека нужно смотреть, как на две фазы, стремящиеся воссоединиться.

Бесхарактерность основного героя в исполнении Джеймса Спэйдера преимущественно просто убивает, а факт его безнаказанности за виновность в случившейся аварии наталкивает на мысли о возможной нереальности повествования, которое может оказаться обычным сном-кошмаром, что «подарил» мучительную неспешность изображенного, давящую на психику, как по отношению к зрителям, так и персонажам картины. И если это действительно ночные проекции, тогда это все меняет, ежели нет, то словам здесь свойственно заканчиваться. Либо же нельзя исключать того варианта, что это лишь финальное видение умирающего мозга.

Фильм, считающийся одним из самых скандальных в карьере Дэвида Кроненберга, с лихвой подтверждает свой статус, заводя разум зрителя настолько далеко, что это нельзя называть заранее ожидаемым эффектом. Психика способна пошатнуться, а ты будешь чувствовать все мгновения роковой аварии Джеймса Дина в мельчайших деталях, чего вполне будет достаточно для ощущения болевого шока. Лента 1996 года не подсказывает, каким именно образом к ней нужно относиться, в итоге оставляя замутненные мысли и неоднозначное впечатление, которое можно было бы проконтролировать, банально закрыв глаза ладонью.

Первый раз я смотрел этот фильм в пубертатный период, и он мне тогда так понравился!

Прошло время — приоритеты изменились. Смысла захотелось, смысла…

К какому жанру можно отнести эту киноленту? Драма? Эротика? Ну, уж не знаю, сколько там драмы, но эротики — хоть отбавляй.

Но не всё так просто: фильм претендует на глубокий смысл, где показана проблема сексуальности в современном обществе, проблема соотношения сознательного и бессознательного, материального и идеального. Что ж, претензии весьма амбициозные, можно сказать, стоящие, но вот реализация…

Рассмотрим вкратце. Авторы фильма создают треугольную концепцию, этакий краеугольный фундамент: человек-автомобиль-сексуальная сторона человека. Всё это как-то дико, необузданно переплетается, что сложно выстроить чёткую структуру из фабулы. Но постараемся.

Хорошо ли или плохо, когда бьются машины, когда водители получают увечья или вовсе умирают? С точки зрения общепризнанной морали, это плохо. С точки зрения миропонимания героев, это хорошо. Можно провести некую параллель между хаотичными, беспорядочными половыми актами героев и автокатастрофами, тоже в обилии показанными в ленте: и там и там происходит «столкновение», притом это столкновение не имеет перспективы, какого-то продолжения, это столкновение, соприкосновение изначально обречено. Но зачем же тогда это всё? Неужели все автокрушения совершаются с единственной целью совокупления, несмотря на все последствия? Думаю, тут всё не так просто, причинно-следственные связи несколько глубже, скрыты под слоем уныния и тоски, которые вызывает фильм. Все столкновения, автокатастрофы калечат персонажей как в физическом, так и в моральном плане. Единственным смыслом, руководящим началом для персонажей является сексуальная тяга, притом последняя непременно должна сопровождаться разрушением. Сексуальные аспекты ставятся выше человеческих; образ автомобиля в фильме — этакий аксон, соединяющий под своим началом и вожделение, и желание разрушения.

Что ж, замысел неплох. Посмотрим, как его реализовали? а реализовали его плохо. Нет, это не драма, это какая-то сплошная эротика, где автор в центр поставил именно секс. Широкий зритель не поймёт смысла, даже не всякий искатель подтекстов всё это увидит за сценами, где всё ломается и всё трахаются.

Соотношение концепции и фабулы слишком смещено в сторону второй, а это не годится.

За, в принципе, неплохую, задумку, конечно же, стоит похвалить, но задумки мало, поэтому

4 из 10

Кинопродюсер Джеймс Баллард (Спэйдер) и его жена Катрин (Кара Ангер) придерживаются довольно вольных взглядов на сексуальную жизнь. Секс на стороне, различные эксперименты, разговоры на самую запретную тематику — всё это в порядке вещей. Однажды, возвращаясь с работы ночью, Спэйдер попадает в аварию — лобовое столкновение. Водитель второй машины погибает, а его жена Хелен (Хантер) попадает в одну больницу с Баллардом, где знакомит его с загадочным Воном (Котеас). Вона привлекает всё, что связано с автокатастрофами — именно он откроет Джеймсу, Хелен и Катрин дверь в мир доселе неизведанных сексуальных извращений.

Дрянной фильмец. Меня бесконечно раздражают спекуляции на тему всевозможных сексуальных отклонений, которые, как их не покажи на экране, гарантированно вызовут вполне закономерную реакцию отторжения. Зачем, кому это надо? Кучке людей, которые увидев что-то необычное на экране и особенно не вникая в художественную ценность показанного, будут рукоплескать новоявленному «гению», который «не побоялся» и показал всем фигу в кармане, а то и что-то менее приличное. Я вас умоляю. Любой режиссёр может снять такое. А не снимает исключительно потому, что это никому не надо, в том числе и ему самому.

Впрочем, Кроненберг — всё таки имя. Это вам не какой-нибудь неизвестный польский режиссёр, получающий почётные номинации на венгерских арт-фестивалях. Кроненберг — это всё-таки какой-никакой опыт. Оттого и кажется, что фильм снят прилично. Актёры стараются, музыка хорошая (действительно), атмосферу нагоняет Дэвид умело. Отчего и снесло башню у многих любителей «арт-хауса», не к ночи помянут будет. Ну а мне-то что, чем бы дитя не тешилось, как говорится.

Если вы всё-таки решитесь на просмотр сего «самого спорного фильма», то ожидайте следующее: с десяток половых актов во всевозможных комбинациях действующих лиц, несколько омерзительных проявлений фетиша, связанного с человеческими увечьями и шрамами, голубой поцелуй Спэйдера и МакНейла, а также полное отсутствие внятной мотивации такого поведения. Ну и музыка, повторюсь, хорошая.

Смотреть всё же не советую. Особенно если вы любите нечто более мейнстримовое. Ну не принесёт вам этот фильм счастья. Просто поверьте.

5 из 10