Рецензии

Любимой Эларе в праздничный день

Часовая стрелка заходит на очередной круг и увлекает за собой минутную. Время не замирает ни на миг, и что-то вокруг постоянно происходит. Была, скажем, жизнь — простая, бесхитростная, безмятежная, суетная — и нет ее. Окончен цикл, готовится чей-то следующий. А за ним придет другой, быть может, более логичный, здравый, взвешенный. Но оставит ли он о себе память легкую, приятную, трогательную? Без птичьего щебета не пахла бы свежестью весна, а без виноватой и честной улыбки высокого парня — по-другому сложились бы судьбы его многочисленных знакомых, коллег, друзей и, особенно, матери. Неразрывно связанная с певчим дроздом судьба Гии Агладзе выглядит типичной для легкомысленных бегунков по жизни. И большую часть времени, насколько позволяет скромный хронометраж фильма, она вызывает усмешку. Дескать, «вот снова этот Гия опоздал, совесть у него есть?» Как знать, но у грузинского повесы точно есть кое-что другое — умение преобразовывать своей энергией мир и наталкивать на размышления о вечном.

Заслуженный космополит, слуга двух кинематографов — советского и французского, а тогда в семидесятые — неугодный худсовету режиссер называл собственную картину «небрежной трагедией». И вкладывал в это определение нечто большее, чем бескрайний калейдоскоп срочных дел, из которых довести до конца не удается ни одно. Своим фильмом Отар Иоселиани дал авторскую трактовку времени, как некой духовной сущности, с которой ведет каждодневную борьбу молодой литаврист, вечно не успевающий к началу концерта. Образ жизни Гии роднит его даже не с птицей, а с мотыльком, что беспечно порхает с цветка на цветок. Роль «растений» распределена между массой людей, из которых паренек на короткой ноге в лучшем случае с половиной. Для окружающих он свой и не свой одновременно. Хаотичной молекулой Гия оказывается то в часовой мастерской, то в читальном зале, то в лаборатории, то в филармонии. И везде он оставляет след, нередко малозаметный по началу. В одном месте юноша забьет крючок, в другом поможет незнакомцу с задачей, ну а где-то едва не выпьет яда…

О приближении смерти в метафорической картине напоминает многое. То горшки с цветами падают на улицу, то лихачи жмут по тормозам с опозданием, то люки в полах неожиданно распахиваются. Кажется, вот он печальный удел: довольно руки в предчувствии скорой добычи потирает. Но «Дрозд» воспевает жизнь, одинаково восславляет такие разные ее проявления, как очарование благоухающих полей и симфонические раскаты «Страданий по Матфею». Естественные творения природы столь же прекрасны и открыты к восприятию, как и бессмертные шедевры музыкантов. В представлении Иоселиани все на свете существует в исходной гармонии. Символичное самодельное ожерелье из скрепок, водружаемое Гией на шею девушке — лишь одна из тех нитей, которые связывают в единый ансамбль всех живых существ. Причем Гия делает это с обычной для себя беззастенчивой прямотой. Да-да, той самой, что упорно не позволяет понять, почему же люди ругают его за постоянные опоздания? И действительно, ни одно «нарушение дисциплины» не приводит к тяжелым последствиям. Юноша даже в литавры ударить успевает — какие тогда к нему вопросы? Горделивый дрозд быстро бы поник и потерял свою прелесть, окажись он в неволе. Так и для юноши, быть «прирученным» — значит приблизить конец своего цикла.

Иоселиани стремился наделить свою ленту житейской мудростью, и это ему удалось. Характерная деталь: люди обычно прощаются с Гией «будь здоров!» Грубоватые монтажные склейки, в свою очередь, соответствуют нерву картины и порождают ощущение, будто всем известно нечто, о чем парень и не подозревает. В череде опозданий у него нет времени задуматься о призвании. Оно его не слишком заботит, ведь, как и птица, Гия создан для пения. «У каждого предмета свое предназначение», мимоходом замечает приятель Гии. Справедливо предположить, что и существование людей не может быть бесцельным. Для создания гармонии всего сущего не обойтись без жертв, уверен Иоселиани, но в идеальном сценарии человеку ни к чему знать слишком много. Все в свой черед — это непреложный закон времени, заводящего часы каждого из нас. Но интересоваться и расширять горизонты крайне желательно, и неслучайно Гия регулярно заглядывает в глазок то теодолита, то камеры, то телескопа. Душа тянется к просторам, недоступным «невооруженному глазу». Лишь попытавшись узнать неизведанные закоулки мира, обретаешь надежду найти в одном из них место для себя.

Ударный аккорд Гии на концерте напоминает о важной закономерности. Все что имеет начало, имеет и конец, включая само время. На него возложены обязанности единственного судьи человеку – ради чего тот жил, с чем приходил в этот мир. Большое обычно видится на расстоянии, но смысл притчи о птичке Божьей не где-то в далекой вышине, а находит свое отражение совсем рядом — там, где окружают родные люди. Их искренняя радость, улыбки, смех — лучшая благодарность за само твое существование. И высшая награда, получив которую меньше всего захочется вести счет прожитым дням и свершениям. Когда-то наступает миг, и в памяти о человеке остается что-то одно, какая-то наиболее яркая, либо самая близкая черта. Что угодно: доброта, отзывчивость, верность, да даже нелепость. Быть забытым — вот, что страшно. Ну а с жизнерадостным дроздом, обретшим гармоничное черно-белое оформление, подобной неприятности не случится. Он заливался раньше и продолжает петь сегодня, завораживая новых слушателей.

Смерть - это только равнины. Жизнь - холмы, холмы.
И. Бродский

Роуд-муви иногда начинается с того, что человек выходит по обыденному и мелкому делу, и возвращается нескоро. Если довести до крайности, человек, выходящий по тысяче дел, сведённых в пучок, должен не вернуться никогда, по пути, однако, изрядно повеселив и озадачив всех. Путь выходящего путешественника иррационален, и зритель лишь потому от него не умирает, что плёнка конечна. Эта картина - не роуд-муви, но путешествие. Главный герой работает в оркестре крупного театра, его задача - ударить по тарелке в нужный момент. И эта вспышка в ровной ткани музыки - единственное, что держит его на земле, что для него является неизменным, должным и оплачиваемым. Больше ничто не связывает его с миром долины внизу холма, и потому он неизбежно погибнет. Об этом знаешь сразу, этого ждёшь и хочешь. Птиц видно издалека, их место наверху.

Каждый день героя - поход, который неизвестно где закончится. Знаем, что во сне, если не успеешь что-то сделать за минуту, декорации поменяются, и ты не вернёшься к исходной точке. Герой ходит по улицам, лабиринтам помещений, жизням других, что-то начинает, в том числе и сучит ниточки одной, другой и пятнадцатой любовной линии, чтоб прожить вечность, но с каждой; а сон меж тем грозит закончиться и перетечь в другой. По воле ли героя, по воле ли рока, наделившего человека феноменальной неусидчивостью, любопытством, желанием прожить сотню жизней, выпить с каждым, войти в каждую дверь и поглядеть из всех окон, - герой постоянно идёт из альфы в омегу, цепляясь за все А и Б по пути. И зритель следует за героем, как навязанный гость, становясь свидетелем неразрешимых иначе чем смертью комедийных ситуаций.

И невыносимо хочется в начало фильма - туда, где все аккорды разрешены, где тоника и умиротворение. Там камера наплывала на окно, вплывала в него (так плывёт, наверное, душа), мир ширился; наплыв занавески менялся наплывом воды, и все лёгкие движения словно были заданы старинным звучанием клавесина. Там герой сидел на вершине, и музыка Баха, это горькое Erbarme, становилась его музыкой, ведь он был не собой, он был в слиянии с неким архетипом композитора, музыканта. На холме мелодия была не амбицией сочинителя и не спутницей неизбывной вины перед женщинами, друзьями, начальником и терпеливой матерью, но вольно живущим мотивом, не принадлежащим никому.

Когда бегущий сбит, срезан, остановлен, понимаешь, что бежал он на твой праздник, чтоб украсить его. Бежал наперегонки со смертью, такою же твоей, как и его. Бежал, будучи внутренне зрячим, а весь комизм ситуаций - усмешка, спасающая от всепоглощающего ошущения смертности. Тогда вспоминаешь детали и приметы, понимаешь, зачем был вбит тот крючок в стену часовой мастерской: это он словно противопоставлял эфемерности времени прочность сильного жеста и опоры. Он оставлял зарубки в жизни, как его гибель - зарубки на путях его; он не опаздывал, он везде успевал. Мастер тронул остановившиеся часы, и они пошли - так снова пошла остановившаяся жизнь. Наверное, уже на холме, где город с суетой почти неразличим, а птицы поют свободно, и Бог - милует.

И ничего больше. Фильм - череда картинок, но в памяти не они, а их отзвуки, их идеальные образы, и мало кто может подобрать им название.

8 из 10

Фильм «Жил певчий дрозд» стал для меня второй картиной творчества Отара Иоселиани. Знакомиться с его работами я начала с фильма «Шантрапа». И уже с того момента меня заинтересовала его манера ведения повествования, то, какую крупность кадра и ракурсы он использует для выражения своих мыслей.

Этот фильм увидел свет в 1970 году, став второй полнометражной работой режиссера. И также «Жил певчий дрозд» стал ещё одним подтверждением особого оригинального почерка, который помогает не перепутать его картины с другими.

Здесь мы видим историю Гии (Гела Канделаки), композитора и члена оперного оркестра. Он отчаянно хочет заняться работой, написанием чего-то своего, но во внешней и внутренней суматохе просто не находит на это времени. История получается довольно интересная, так как искусство не единожды обращалось к проблеме человека и осознанию самого себя в окружающем мире. Много тому примеров есть и в литературе, и в кинематографе.

По ходу сюжета, зрители много раз задают себе вопросы: за чем хочет угнаться человек, этот и любой другой? Что движет человеком, вовлеченным в бешеный жизненный поток? Существуют ли абсолютно ненужные действия, или каждое из них играет свою важную роль? Описывать ход действий самого Гии не буду, потому что, во-первых, не хочу спойлерить, а, во-вторых, хочу побудить зрителя самому выстроить эту цепочку и прийти к собственным логическим умозаключениям. Вместо этого чуть больше затрону особенности художественного решения картины.

Интересно наблюдать за операторской частью, плодом творения Абесалома Майсурадзе. До этого он уже поработал с Иоселиани в его первой полнометражной работе, «Листопаде».

С изобразительной стороны «Жил певчий дрозд» полон длинных заявочных планов и панорам. Здесь это является способом погружения зрителя в атмосферу сюжета и, следовательно, - в реальность, предлагаемую повествованием. На эту же самую цель работает большое количество общих планов и ракурсов, передающих «наблюдение за реальностью».

Отдельного внимания здесь заслуживает аудиочасть картины. Музыка в картине – прямой и, одновременно, непрямой персонаж, важный элемент сюжета. Изобилие различного рода звуков оригинально работает на сюжет и довершает образ происходящего.

Сумма вышеуказанных элементов даёт знаковую страницу в истории грузинского кинематографа.

7 из 10

Рекомендую к просмотру!

Птицы бывают певчие и нет. И если не углубляться в орнитологию, то с обывательской точки зрения, просто по-человечески можно сказать, что своим пением птицы оправдывают свое существование. То есть, даже если мы многого не знаем об их жизни, но нам достаточно их слышать, чтобы понимать: они делают мир прекраснее.

Фильм Отара Иоселиани «Жил певчий дрозд» давно уже разобран по косточкам критиками и киноведами, препарированы его семантика и семиотика, извлечены скрытые смыслы, объяснены метафоры. И когда порой кажется, что прибавить к этому нечего, что твои слова в этом хоре профессионалов неизбежно затеряются, вдруг выхватываешь голос дрозда – необыкновенного певуна, с богатым и ярким репертуаром, как говорят энциклопедии. И понимаешь в этот момент, что этот голос и есть дыхание фильма, его пульс, его смысл. И услышать его сквозь гул восторгов и критики – это настоящее искусство зрителя, его личная история отношений с фильмом.

Гия только с виду так прост: он ничего не успевает, ничего не доводит до конца, всюду опаздывает и не знает чувства ответственности. И действительно, единственным его материальным, предметным, вещным следом остается прибитый на стену часовой мастерской крючок. Но его назначение было, наверное, просто не в том, чтобы оставить после себя конкретные вещи, может быть, он родился на свет, чтобы делиться своим теплом. Чтобы петь. Чтобы славить солнце. Никто ведь не ждет от птицы практической пользы – она прекрасна и просто потому что существует. Так и Гия: своим внутренним светом, легкостью он озаряет все к чему прикасается. Его влюбчивость – не только признак молодости, но и признак большого сердца, он каждый раз увлекается всерьез, он каждый раз верит, что вот сейчас получится. Его вечная спешка – от невозможности отказать, когда просят, от желания помочь. Гия необычайно обаятелен, к нему хочется притронуться.

Сыгранный (даже как-то неловко употреблять это слово по отношению к такой роли) Гелой Канделаки, образ Гии обретает глубину и особую трепетность в финале фильма, который расставляет акценты совершенно иначе. И начинаешь замечать мельчайшие детали, знаки, намекающие нам на скоротечность жизни и неразрывности времени. Начинаешь верить критикам и киноведам в их премудрых и выверенных размышлениях и умозаключениях. Но все-таки самое главное – стараешься не упустить пение дрозда. Ведь этот голос, эти «суставчатые рулады», как говорит Ирина Богушевская, словно голос сердца главного героя, которое поет даже тогда, когда это не нужно ему по работе, и когда неуместно с ложившихся обстоятельствах. Он поет не потому, что музыкант, он поет от своей доброты, от радости бытия, переполняющей его. Ведь и дрозд поет не потому, что учился нотной грамоте.

Смерть - это только равнины. Жизнь - холмы, холмы.

И. Бродский

Камера наплывает на окно. Втекает в него, видимый ею мир расширяется; наплыв занавески, за которой неумолимо движутся машины, не умеющие затормозить мгновенно, - и тут же наплыв воды; наплыв сменяет наплыв, легко, словно движение задано старинным звучанием клавесинной мелодии на начальных титрах. Пусть вода бежит быстро; рядом - покой, умиротворение леса, высота горы, холма ли, где можно сидеть в траве, думать о музыке, своей собственной, но навязчиво слышать другую, чужую, - о вине, неизбывной вине. Сжалься надо мной, Господи... С высоты виден город. Он далёк и низок. Но чувство вины, навязчивое, как неумолкающая мелодия, заставит человека спуститься, влиться в иной, суетный поток, и - быть снесённым этим потоком.

Этот фильм похож на сон человека, желающего жить и боящегося смерти. Сердце чуткого человека - часы; через него проходят не струйки крови, а минуты, и сердце, леденея, чувствует, как жизнь утекает. И тогда человек не может спать. В голове звучит одна мелодия: сжалься надо мной, Господи! Вечно виноватый. Перед женщинами, потому что - прекрасен, и - хотел бы прожить жизнь с каждой из встреченных. Перед друзьями, потому что он, успевая уделить время каждому, всё же что-то упускает и где-то неизбежно попадает впросак. Но особенно 'сжалься' терзает душу, когда видится окно, а за ним - седая мать, уже привыкшая то не видеть сына днями, то принимать нежданных гостей, не безответственно, но безрассудно-любяще приманенных, притянутых, втянутых в орбиту этого маленького спутника Земли.

Черно-белый фильм похож на сон, в котором человек, убегая от смерти и, пока бегущий впереди неё, рискует не возвратиться туда, откуда ушёл за новыми впечатлениями, - мир длинен, высок и широк, а сон - ещё больше мира. Сон, в котором - приметы смерти на каждом шагу, сон, от которого человек не проснётся. И однажды попадёт в свой Рай - на вершину холма, откуда вся суета будет только видна, но в которую слетать ему не нужно. И там Божия птица будет петь. Там мелодия, звучащая намёком, станет звучать свободно. В этом сне музыка Баха вполне может оказаться его музыкой; во сне не просто может быть всё, сон - часть неземного времени, а перед ним ни одна музыка не принадлежит ни одному композитору, - сочинённая Богом, она дышит, где хочет.

Неумолимое время не может остановиться с остановкой часов. Тронуть маятник - часы вновь заработают. Время течёт помимо часов, но оно - в руках человека и без человека ничто. Поток воды, холмы, деревья не будут считать время, не отметят для себя восход и закат. Что останется от человека? Неужели только крючок, вбитый в стену? Нет. Человек летал и порхал, уворачиваясь от ударов и подставляясь под них, но он, оказывается, твёрдо знал, где он должен был быть, а от чего должен был отказаться. Всё, что он действительно дарил - любовь, и она не была беглой и ненадёжной, хотя таковой и казалась. Её не будет не хватать. Её вдруг привычно почувствуют никуда не девшейся и крепкой, никуда не ушедшей вместе с дарящим его. Столь же вбившейся намертво, сколь и крючок для шляпы в стену часовой мастерской.

Я очень люблю фильмы-загадки, фильмы с двойным дном. Такой фильм оставляет в тебе странное послевкусие. Сначала ты думаешь: 'Да, довольно интересно. И это все? Какая-то бессмыслица. Зачем режиссер потратил столько нервов и пленки?'. Ты начинаешь анализировать... И либо остаешься не с чем, так как режиссер действительно потратил свое и чужое время, либо тебя осеняет и ты испытываешь катарсис. Вторым вариантом и стал для меня 'Жил певчий дрозд'.

Действие на экране происходит в не столь отдаленные годы, в Советской Грузии. На вершине холма лежит молодой человек. Он расслаблен, он спокоен, он наблюдает за городом. А город живописно раскинулся прямо у его ног...

Но вот картинка сменяется и мы узнаем, что наш герой - музыкант, играет в оркестре, но так как ему нужно всего лишь 2 раза ударить в барабаны - в начале и в конце концерта, поэтому он считает вполне нормальным уходить по своим сверхважным делам, например, на свидания, а потом возвращаться. К слову сказать, он не разу не опоздал. Далее на экране мы видим постоянную суету. Он куда-то бежит, спешит, кого-то нужно отвезти, кого-то забрать, отдать книгу, взять пластинки, заскочить к знакомым. Места и события сменяются очень быстро, как и люди в кадре. Водоворот знакомых, друзей, девушек, бывших любовниц, а нынче чьих-то жен. Главный герой - Гия, никак не может сосредоточиться и написать музыку. Как он и сам признает, он все время что-то делает, а результатов не видно.

Так неужели 45 лет назад Отар Иоселиани решил просто снять фильм о парне страдающим от модной нынче болезни - прокрастинации? Или режиссер просто кричал 'Спешите! Спешите, жизнь коротка!' Или это был госзаказ фильма о тунеядстве? Гениальность раскадровки и внимательность к деталям заставляет в этом усомниться. Итак, я нескромно беру на себя роль проводника в разгадке этого фильма.

Почему так гротескно передана беготня Гии? Почему все знакомые и бывшие женщины собраны буквально на одной улице? Почему мы мельком видим автомобильную аварию? Кем являются загадочные часовщики? Зачем Гия забил гвоздь в 'Ремонте часов'? Неужели это просто бездумный жест, который ничего не значит? Зачем тогда вообще было вставлять его в сценарий? Почему Гия приходит к своему другу-хирургу на работу и их разговор постоянно прерывает медсестра, докладывая, что пациент в коме, пациент не приходит в себя? И почему такой 'беспокойный' молодой человек так спокойно лежит на вершине холма в начале фильма?

Шедевр подан, господа! Приготовьтесь вкушать и наслаждаться тонкостью вкуса!

9 из 10

Фильм грузинского режиссера Отара Иоселиани повествует о человеке, по имени Гия – выпускник консерватории, мягко говоря, не обделенный талантами, душа компании, всеми любимый юноша.

Ежедневные скитания из угла в угол, от одной компании к другой, от одного занятия к другому, от одной девушке к другой – не дают, ровным счётом, ничего. Тот кто «всё», тот «ничего». Наверное сложились так обстоятельства, что гениальному выпускнику, досталось всего на всего работа в оркестре – он играет крохотную партию на литаврах. Он не посещает репетиций, а появляется на самом концерте только под конец произведения, в аккурат к своей партии. За это руководитель оркестра и директор театра, постоянно хотят его уволить.

Однажды Гия решает остепениться, взяться за голову, подумать и попробовать сочинить музыкальную композицию, он в это верим и он может. Но после недолгого раздумья и четырех знаков на листе партитуры, Гия ложится на кровать, покрывшись с головой одеялом, не скоро он продолжит сочинение.

Утро следующего дня, Гия должен помочь соседу с походом к врачу; далее он поддерживает добрым словом в тёплой компании, в ресторане за столом своего приятеля защитившего диссертацию; потом помогает ещё кому-то, потом другим и так далее, изо дня в день.

Иногда, кто-то невидимый взглядом, какая-та неведомая сила, даёт нам кричащие подсказки, что бы остановились и попробовали поменять что-то в своей жизни, задуматься над тем «кто я» и «куда я иду». Герою на протяжении всего фильма являются такие предупреждающие знаки, то он чуть не свалился на сцене в яму, а однажды в метре от него упал огромный цветочный горшок, чуть не убивший его, но Гия не замечает этого и продолжает размениваться по мелочам и пробегает дальше. Пробегают мимо: друзья, товарищи, знакомые, девушки, бегут года, бежит, в конце концов, и сама жизнь.

Крупный план. Работающий механизм часов – время уходит. Занавес.

Этот фильм - легкий взгляд, прикосновений к атмосфере города, в котором всегда что-то происходит. Но, чтобы разделить суету на отдельные, самостоятельные эпизоды жизни, мы должны последовать за главным героем истории – молодым человеком, который бесконечно занят, и при этом, не совершает ничего конкретного.

По большому счету, это одна из попыток ответить на вопрос о смысле жизни и исполнении человеком своего предназначения. Пока ты молод, кажется, что всё еще впереди. Но с возрастом наступает момент, когда человек начинает жить воспоминаниями. И где же тогда настоящее? И кто живет правильно: рабочая лошадь или певчий дрозд?

Главный герой, кажется, постоянно опережает собственную судьбу: то горшок с цветком на него чуть не упал, то из колбы с ядом он чуть не выпил, то в яму на сцене едва не провалился. Но не провалился! Точно так же он постоянно спешит на грани опоздания, но в последний момент все же успевает.

Классическая пятиминутка молодого человека: на улице встречает девушку, говорит ей о важном совместном деле, уверяет, что им по пути, потом на лестнице останавливает мимо проходящую девицу, забывает куда шел, заводит беседу с новой знакомой… Но шел-то он совсем по другому делу, которое не касается ни одной из девиц.

Такие неспокойные люди встречались каждому. Они, на мой взгляд, очень одиноки. Общаются со многими, всюду участвуют, но внутри души – пустота. И в эпоху социальных компьютерных сетей одиночек-общественников становится всё больше.

Одно жаль, что фильм дублирован, а потому грузинский темперамент весь остался за кадром.

8 из 10

В этом фильм есть герой. А в кино, как не печально, герои встречаются редко. Гия напрочь лишён героического в привычном понимании слова. Его назовут лентяем, тунеядцем, 'лишним человеком', а на самом деле Иоселиани посвящает свою картину человеку, на которого мне хочется быть отчасти похожим. Хочется быть нужным, востребованным, любимым. Хочется всё успевать и лететь, как вихрь, от одного дела к другому - не ради себя, ради других. Не пропускать ничего интересного, совать свой нос в чужие дела и оставаться всегда молодым, чудоковатым, добрым.

Многие зрители спешат пожалеть героя, назвать его несчастным, даже жалким. Сомневаюсь, что Иоселиани преследовал цель показать только бессмысленность своего персонажа. Может быть, такая несуразная жизнь приносит больше пользы окружающим, чем жизнь строгая и размеренная.

Вполне возможно, что фильм более жёсткий, чем мне кажется. Но для меня в нём главными являются то обаяние, с которым режиссёр любуется своим героем. И даже если в финале убирает его со сцены, то хочется надеяться, что не из-за осуждения. Ведь такие люди нужны. Потому что они живут не ради себя, а для других. Вы таких часто встречали? Они не принесут такую же пользу, как шахтёры, но они оставят в душе радостное воспоминание о том, что человек имеет право быть живым, настоящим и, может быть, о том, что несчастен тот, чье детство заканчивается в детстве.

Безусловно, Гия – центральный персонаж картины. Он – везде. В смысле, во всех сценах фильма. Но это не только для того, чтобы глубже прорисовать его характер. Точнее, вовсе не для этого. Да-да, его персонаж можно рассматривать не только как главный элемент, но как вспомогательный, тот самый инструмент. Другими словами, Гия – живая метафора. А чтобы дать ей точное определение, следует внимательно вглядеться в эти сцены. Где и когда появляется Гия? А ведь он действительно по горло весь в делах!

Только дело его – хаос, жизнь, если хотите. Не идет ему рутина, не затем живет свой век - петь дрозду охота. А и правда, неужели человек - создан для работы? Так нет, муравья удел – не его забота! Гия – это безответственность, но в хорошем смысле слова. Студентка-лаборантка устает глядеться в микроскоп - Гия тут как тут. Нужен тост, поймать кураж – вот вам Гия. Врач-хирург перед серьезной операцией отвлекся на знакомого? Точно Гия, я вам говорю. Маленький скандал, горшок летит – умоляю, только не на Гию! Подытожим - где случайность правит бал, только там лежит его дорога. Я бы мог его сравнить с литературным персонажем Капитошка, который, если помните, появляется в жизни Волчонка, чтобы помочь тому «вернуть себя», полюбить жизнь и перестать быть правильным. Так и Гия - против правил, обещаний, времени, да почти всего, что отягощает человека. Это единственное, что мешает ему стать композитором, добраться до листа нотной бумаги. Ведь симфония – это порядок, не импровизация.

Голливуд уже с полвека производит фильмы, в которых человек из последних сил борется с машинами, поскольку боится власти искусственного интеллекта, когда всё заранее за него предрешено. Для человечества это означает неминуемый конец, погибель. Примерно о том же, но в совершенно иной манере повествует и фильм Отара Иоселиани. Пока существует элемент непредвиденности, будь то случайное знакомство или опоздание на встречу, до тех пор человек способен удивляться, чувствовать, что он живой. Начнется ли концерт, закончится ли звуками литавры? Или тревожит вас звонок, волнуетесь напрасно? Так может исключить их из оркестра? А то и номер поменять, чтоб неповадно. Но если подумать, беспорядочное движение одноклеточных организмов – это необходимая ритмика жизни, это и есть ее суть. Если убрать маятник из часов, они просто остановятся. Финальную сцену я понимаю именно так, когда уходят такие люди как Гия (машины губят жизнь) - и требуется помощь безликого часовщика. Недаром именно механические часы являются символом времени в искусстве. И этот фильм – как ода жизни вопреки цивилизации.