Рецензии

Фильмов, рефлексирующих эмигрантскую жизнь, не так много, и было интересно пересмотреть Гив ми либерти уже в 2021, после всего того, что происходило с Америкой. Отчаянный и дерзкий, одновременно жизнесокрушающий и жизнеутверждающий, этот оригинальный космополитичный фильм Кирилла Михановского остается предельно современным.

Фильм начинается пронзительно-звонкой щемящей нотой и экспрессионистскими рисунками, острыми и тревожными. Разноцветные деревья, прямые линии голых стволов и веток. Заставка эта как эпиграф к густому и многослойному фильму.

Уже сама завязка – дилемма. Молодой русский американец Вик водитель социального вэна, он должен развозить американцев с ограниченными возможностями по их делам. Но Вик еще и внук неспокойного и истеричного русского деда, эмигранта. Деда, вместе с опаздывающими на похороны подруги по коммуне, нужно отвезти на кладбище. Работа и семья. Американцы с инвалидностью и пожилая диаспора из советских мест и времен.

С этой дилеммы и начинается роуд муви длиною в день в типичном американском городе Среднего Запада. Как теремок из русской сказки, вэн наполняется все новыми персонажами. Молодая женщина с лицом жрицы, в инвалидной коляске, дерзкая и уверенная. Её глубоко больной подопечный, молодая инфантильная афроамериканка. Дальше – больше. По пути забирают больного, тучного и желчного американца. Внезапно возникает Дима из Бруклина, обаятельный лицедей, способный уболтать любого, авантюрист и мелкий жулик, антипод Вика. А в вэне уже расположились наши бывшие земляки, горластые, крикливые, по-советски типичные. Здесь нет пресловутой тоски по родине. А чего по ней скучать, если она там, где они. Все спешат и опаздывают, ехать им надо по разным маршрутам. Соотечественники, как им и положено, быстро наглеют и помыкают – ну сколько можно, давайте быстрее. А американка Трейси, как ей и положено, напоминает о конституции и пытается восстановить справедливость. Постоянно звонит разгневанный диспетчер, начальник Вика. Напряжение нарастает,. Ошарашенный зритель ждет, когда же Вик взорвется по-русски рубаху рванув на груди, а тот стоически обещает всем – 10 минут, через 10 минут.. И все это на фоне протестов, охвативших город, и перекрытых из-за них дорог. Но какой русский не любит быстрой езды.. и Вик ищет и находит short cuts, упорно и виртуозно прорывается по улицам города. Динамика фильма – на разрыв.

Межнациональные и межкультурные столкновения на перекрестке разных цивилизаций и создают парадоксальность фильма, его драму и трагикомедийность, позволяя органично ввести и элементы мокьюментари, и так много разной музыки, что хватило бы на оригинальный мюзикл.

За окном вэна та самая одноэтажная Америка, а в вэне и её «цветущая сложность», и «плавильный котел» одновременно. Там под баян поют народное русское и Let my people go.. Там поминают Моисея, там Дима страстно говорит о вере и Пантелеймоне, при этом поспешно и тайком поедая шоколадку, уворованную у больной диабетом. В толерантном вэне Вика два народа, две расы. Классовое равенство, где все бедны, равны, маргинальны и каждый по-своему несчастлив.

Действие перемещается и в жилища. Но там не лучше. Там все тотально не работает и не складывается. То дед устроит пожар, то оперно взвоет тучная певица, то не открывается банка с неизвестным соленьем, то Вик метафорично разобьет любимую еще с советских времен мамину вазу. Там вдрызг по-русски напиваются. Там говорят с обреченной любовью матери, которые никак не научатся быть ненужными своим выросшим детям. Там идет постоянная борьба с вещами – их забывают, теряют, хотят выбросить, а они мстят: диван, как символ обветшавшей жизни, не вытаскивается, потом не выбрасывается, а потом выбрасывается, но… с оставленными в нем деньгами. Камера останавливается и вырезает метафоричный и почти сюрреалистичный кадр – улица, на улице диван, на диване сидят Вик и Дима, а над ними знак Do not enter. Еще в одном долгом кадре, прочно запараллелившим Вика с увядшими гвоздиками, – неотвратимость, невозможность.

Гребаный бедлам. Так обреченно и грустно резюмирует Дима из Бруклина эту атмосферу.

И только Вик остается устойчивым центром драматургии этой круговерти. С именем, редуцированным от Виктора-победителя до универсального Вика, русский по происхождению и американец по жизни, он, как проводник в этом хаосе, слушает и понимает по-русски, а говорит и отвечает по-английски. Без осуждения и зависимости от мнений, внутренне свободный. Есть в нем что-то отчетливо поколенческое. Вик типичный миллениал, отсюда и осознанно декларируемый дауншифтинг, и неосознанное волонтерство.

Ближе к третьей части фильма происходит мощная метаморфоза, киноязык в сцене диалога Трейси и Вика о пластинках бесшовно, но отчетливо меняется. Бешеная гонка и терпкая реальность сменяются обобщенно-поэтическими кадрами, залитыми светом и бликующими красными кругами, крупными планами, светом, цветом, музыкой, лица восходят к ликам, густой и неустроенный быт – к Бытию, тотальный адский хаос -- к райской идиллии счастливых мгновений. Эта жизнь стоит того, чтобы жить. Даже в гребаном бедламе.

Гив ми либерти! – призывает фильм в стране статуи Свободы.